Насмешник - читать онлайн книгу. Автор: Ивлин Во cтр.№ 88

Он, говорил епископ, — признанный лидер крупнейшего в мире религиозного общества, насчитывающего в настоящий момент сто миллионов верующих. В 1923 году он принял предложение стать епископом; в 1953-м — королем. Он — правитель пятидесяти двух королевств и призван свыше короноваться во всех государствах мира, включая Россию, что и намерен исполнить. Его необременительная самодержавная власть обеспечит мир всем его подданным. Затем он помолился за процветание Танганьики, водрузил на голову корону, собрал вещички и удалился обратно в отель.

Жара в тот день была под девяносто градусов, влажность — столько же процентов.

Следующие несколько недель я время от времени слышал о нем. Султан Занзибара холодно встретил конкурента в своих владениях. Ему было запрещено короновать там себя. Он полетел в Найроби, но кенийские иммиграционные власти заподозрили его в подрывной деятельности и не пустили дальше аэропорта. Даже не позволили ему короновать себя в зале ожидания.

Сафари — Морогоро — «Арахисовый проект» — Додома — Кондоа — Аруша — визит к масаи — Моши — король племени чагга — Сони — Танга — последний юнкер — критическая ситуация — Иринга

Суббота, 28 февраля. Р. выкроил время на службе, и я смог поехать с ним на длительное «сафари» — этим словом теперь обозначается роскошное автомобильное путешествие. В прошлом Р. был гонщиком, и его любовь к своей машине граничит с безрассудной страстью. А его машина — большой, новый, быстрый и чрезвычайно комфортабельный «мерседес-бенц» — достойна подобного отношения.

Р. привлекает неизменной обаятельной улыбкой и уверенностью в себе, что редко встречается у госслужащих. Это крупный, красивый и неунывающий человек средних лет, денди, насколько позволяют здешние условия; на службу в колонии он попал поздно. Он занимает должность — или, скорей, занимал, поскольку его только что повысили, — которая требует от человека большого такта, терпения и рассудительности. Он отвечает за «кадры»; то есть за всех сотрудников государственных учреждений; ему приходится улаживать большинство ситуаций, связанных с разногласиями, недовольством и скандалами, он также обязан периодически посещать бомы и следить, чтобы там все были относительно счастливы и в здравом уме. С нами приблизительно с таким же заданием, подробней о котором я так и не узнал, едет отставной бригадир, неизменно добродушный старый вояка. Не знаю, насколько их устраивала моя компания. Мне же было с ними очень хорошо.

Мы выехали рано утром. Если у бригадиров и есть какая-то профессиональная слабость, так это нервическое беспокойство о своих вещах. Нашему бригадиру это было не свойственно, он был весел и беззаботен. Более того, поздней случится так, что он потеряет свой портфель с документами, в высшей степени секретными, и отнесется к этому с хладнокровием, достойным восхищения.

Мы направлялись точно на запад старинным путем рабов, который теперь повторяют шоссе и железная дорога и который рождает массу мрачных ассоциаций. Думаю, никому, кроме фанатичных энтузиастов заумных естественных наук, не доставляет большого удовольствия езда по прибрежной восточноафриканской равнине. Мы мчались там, где не так уж давно могли бы встретить вереницы связанных и нагруженных слоновой костью пленников. Плантации скоро уступили место бушу. Приятно было вырваться из Дар-эс-Салама, и мы радовались, что еще до полудня приехали в Морогоро. Тут мы позавтракали с районным комиссаром. Разговор за столом шел о колдовстве, политической агитации, уклонении от налогов, охоте на крупную дичь и о тайных обществах — то есть о всех тех основных и увлекательных предметах, разговора о которых в Африке никому не удается избежать. В Морогоро почти ничего нет, кроме бомы, железнодорожной станции да нескольких индийских лавок. Да-да, знаю, следовало написать «азиатских»; пакистанцы теперь не любят, когда их называют индийцами, но я вырос в среде, где говорили просто, в нашем словаре не существовало слова «азиатский», и под «азиатом» обычно подразумевали коварного китайца. Надеюсь, моя старая привычка не станет поводом для запрета этой небольшой книжки (по примеру Оксфордского словаря) в Карачи. У меня и в мыслях нет кого-нибудь обидеть.

Ни у Р., ни у бригадира никаких дел в Морогоро не было. Отдохнув, мы отправились дальше и под вечер подъехали к огромному расчищенному участку буша: пастбищу в девяносто тысяч акров. Это все, что осталось от арахисовой плантации Конгва, которая двенадцать лет назад была предметом яростных дебатов в Лондоне и взаимных резких обвинений в Африке. В 1955 году прекратила свое существование Продовольственная корпорация заморских территорий. Сельскохозяйственная корпорация Танганьики сейчас занята спасением от краха того, что еще осталось. Около девяти тысяч голов скота были розданы на попечение конголезских семей, каждой по триста голов. Туземцы сменили европейскую одежду на одежду предков, то есть едва прикрывающую наготу, выстроили себе заново традиционные жилища — очень низкие прямоугольные саманные хижины с крышей из дернины. Единственные оставшиеся белые — это трое ветеринаров и представители администрации. Скот здоров и может расплодиться. Но содомское яблоко грозит заполонить пастбище, если с ним постоянно не воевать. Если специалисты уедут, трава тоже исчезнет, забитая сорняком.

По моей просьбе Р. свернул с главной дороги, чтобы заехать в некогда многолюдную деревню. Найти ее оказалось нелегко. Дороги в Конгва разрушаются, рельсы сняли, летная полоса заросла. Осталось несколько домов, и те продаются. Когда мы подъехали к последнему обитаемому бунгало, из него вышел англичанин и поинтересовался, не для того ли мы приехали, чтобы купить школьную столовую, поскольку завершающим штрихом в этой картине разрухи была единственная в Танганьике школа-интернат, которую после скандальных событий в Конгва переместили в район Южного Нагорья и должны были открыть в этом месяце.

На небольшом взгорке стоят пустые бунгало — унылые хижины с садами, заросшими сорной травой; когда-то это место называли «улицей миллионеров» или «райской улицей» и населяли ее высокие должностные лица, которые жили в этих бунгало в перерывах между полетами в Дар-эс-Салам и в Лондон. Мы продрались сквозь поросль и, прильнув к окнам, заглянули в пустые маленькие комнатки. Трудно было представить, что когда-то они являлись предметом смехотворной зависти.

Существует два прекрасных документа: «Арахисовое дело», написанное покойным Аланом Вудом в 1950-м, и короткая ретроспективная статья мистера А. Т. П. Сибрука, главного управляющего Сельскохозяйственной корпорации Танганьики, написанная им в 1957-м. На первых этапах действия «арахисового проекта» Вуд был лоялен к социалистам и занимался его информационным сопровождением. Когда писал Вуд, еще существовала надежда вырастить какой-то урожай арахиса. Сибрук отмечал в своей статье, что школа-интернат, которую сейчас сносили у нас на глазах, — пример позитивных изменений, произошедших в районе благодаря действию проекта.

Вполне справедливо расценивать неудачу с проектом как результат партийной политики. Проект замышлялся как идеологическое мероприятие, его заранее объявили особым достижением социалистов и самым бессовестным образом отстаивали в Лондоне, тогда как в Африке всякий понимал его несостоятельность. Никто из верхушки не заработал на нем ни пенса. Сотрудникам платили гроши, а некоторые из них оставили ради проекта приличные должности. Хорошо помню негодование, с каким иностранный эксперт по искусству лет двадцать назад подробно рассказывал мне о сделке, в результате которой Национальная галерея искусств приобрела картину, авторство которой было под сомнением. «И все они, — раздраженно продолжал он, — директор и его комитет — джентльмены состоятельные. Никто из них даже комиссионных не получил. Такое не могло бы произойти ни в какой другой стране».