В комнате было нестерпимо жарко, один из юношей совсем пьяный сидел на ковре, глупо расставив колени, два других лениво тренькали на балалайках. Свернувшись клубком, спал в углу юродивый, прижимая к груди свои мотки разноцветной шерсти. Хозяин зорко следил за мною из-за своих темных очков, и от этого пристального взгляда становилось как-то жутко и неприятно. Вдруг Р. ударил кулаком по столу и указал на свой пустой бокал. Со всех ног бросившись его наполнять, хозяин спросил своим елейным говорком: «А как же с собором думаете поступить, Григ. Ефим., все-таки будут его собирать?» Тупо на него взглянув, Р. сказал невнятно отяжелевшим языком: «Понимашь, война – дай с ею разделаться… ее мать. А то нешто за нами дело, мы живо все обделали, Рассеи без патриарха худо, только бы мир заключить, сичас собор созовем и поставим патриарха». – «Ну а как насчет консистории?» – мямлил хозяин. Но Р. внезапно выскочил из-за стола и ударил в ладони: «Эх, барыня, сударыня… ее мать твою консисторию, а Питирима, сукина сына, проведем в митрополиты, ой, барыня, сударыня, мне что Синод, мне что Самарин, я знаю сам, что скажу, пусть будем». Испуганно застонал проснувшийся блаженный. Юноша, сидевший на полу, пополз почему-то на четвереньках за носившимся, как бес, в дикой пляске Р. Отчаянно заливались балалайки. «Нынче не пущу, – кричал мне Р. – Ко мне ночевать. Ой барыня, сударыня, пожалуйте ручку!.. Мне что собор, плевать мне на церковь, мне что патриарх на… его, что Питирим, мне штоб было, как сказал», – и, громко гикая, он несся по кругу. Незаметно встав из-за стола, я осторожно пробралась к дверям передней. Притворив двери за собою, я ощупью нашла свою меховую шубку, кое-как накинула ее и поспешно ушла, а мне вслед несся разухабистый мотив плясовой и выкрикивания захмелевшего Р.: «Ой, барыня, сударыня, пожалуйте ручку. А Питирим ловкий парень, молодец. Будет у меня митрополитом, сукин сын. Эй, Ванька, играй веселей!!»
Весьма показательно, что, согласно свидетельству Жуковской, уже осенью 1915 года, после Великого отступления и принятия Николаем II главнокомандования, Распутин уже думал о том, как бы завершить войну побыстрее и с наименьшими потерями. В победу он уже не верил.
Матрена Распутина описывала, как Лохтина все-таки соблазнила Распутина: «Как-то раз она сказала отцу, чуть не плача, что ее муж болен. Она прекрасно знала, что отец не оставит без внимания человека, которому был обязан.
Отец пришел к Лохтиным в назначенное время. Его встретила Ольга Владимировна, одетая в прозрачный пеньюар. Она ввела его в маленькую гостиную, и не успел он спросить о здоровье мужа, как она сбросила свое единственное одеяние и обняла его. Захваченный врасплох неожиданным нападением Ольги Владимировны, отец сдался, так как его стойкость была подорвана многомесячным воздержанием. (И снова: «Ах, враг хитрый…»)
Настал час Ольги Владимировны. В ее хорошенькой, но не твердой умом головке все перепуталось.
Она стала напрашиваться на приемы в видные дома и рассказывать обо всем происшедшем, добавляя от раза к разу немыслимые детали. В конце концов она договорилась до того, что отец есть Господь Бог, а она сама – воплощение Пресвятой Девы.
Отец казнил себя за минутную слабость, но сделанного не воротишь.
Вошедшая во вкус и находящая живую поддержку в салонах «бриджистов», Ольга Владимировна хотела продолжения. Отец же запретил принимать ее в нашем доме.
Тогда Ольга Владимировна приняла на себя новую роль – соблазненной и покинутой. В этой ипостаси ее поощряли еще больше, чем прежде.
Над Ольгой Владимировной потешались уже в открытую. Вскоре перед ней закрылись все двери. Кто-то надоумил ее просить защиты у Иллиодора. Если бы она могла предвидеть, чем обернется этот шаг!
«Скромник» Иллиодор уже давно посматривал на Ольгу Владимировну совершенно недвусмысленно, и теперь ему представилась возможность «вкусить сладких плодов».
Ольга Владимировна бросилась к ногам Иллиодора в поисках покровительства и защиты (сам Иллиодор в мемуарах ни о чем подобном, естественно, не пишет. – А.В.).
Вынуждена признать – отец сам дал козыри в руки своему непримиримому врагу. Как же – Распутин называл его, Иллиодора, лицемером! Ну, и кто же теперь лицемер?
Иллиодор не подумал о том, что не отец, а он сам желал Ольгу Владимировну. И что свидание, ставшее ловушкой для отца, было хитро подстроено.
Распаленный страстью Иллиодор накинулся на Ольгу Владимировну и попытался силой овладеть ею. Защищаясь, она закричала. В келью постучали. Медлить и не открывать дверь было невозможно. Иллиодор оттолкнул Ольгу Владимировну, чье платье находилось в беспорядке. Она упала на руки вошедшим монахам.
Иллиодор, весьма склонный к театральщине, правдоподобно разыграл оскорбленную невинность – Ольга Владимировна-де пыталась его соблазнить.
Монахи выволокли испуганную, кричащую женщину во двор, сорвали с нее одежду и избили кнутом.
После этого Ольга Владимировна попала в лечебницу для душевнобольных и оправиться от происшедшего уже не смогла».
Сколь же сильным было влияние Распутина на политическую жизнь России? М. А. Таубе, товарищ министра народного просвещения в 1911–1915 годах, в мемуарах приводит следующий характерный эпизод. Однажды в министерство явился человек с письмом от Распутина и просьбой назначить его инспектором народных училищ в его родную губернию. Министр Л.А. Кассо просто приказал спустить просителя с лестницы. Это доказывает, что далеко не во всех министерствах и ведомствах распутинские записки оказывали магическое воздействие. Собственно, влияние «старца» по большому счету простиралось только на МВД и Святейший Синод и в какой-то мере – на министерство юстиции. МВД в любой момент могло его арестовать, что понимал и сам Распутин, а от министерства юстиции зависела возможность привлечения его к суду. Кроме того, именно от МВД зависело сохранение порядка в империи и борьба с надвигающейся революцией.
Святейший Синод также был важен для Распутина в связи с его ролью «старца», претендующего на божественное откровение. Именно со стороны Синода могли последовать обвинения в ереси и сектантстве. Поэтому Григорий Ефимович был жизненно заинтересован иметь среди православных иерархов своих людей, а его назначенцы, в свою очередь, благосклонно относились к рекомендательным запискам «старца» при назначении на те или иные должности в рамках «православного министерства».
В то же время какого-либо доктринального воздействия на Святейший Синод Распутин никогда не оказывал и не мог оказывать в силу отсутствия образования. Никакого собственного учения он не выработал, а свой тезис «не согрешишь – не покаешься» он остерегался озвучивать публично в своих книгах или в беседах с царской семьей.
Точно так же «старец» не в состоянии был даже пытаться определять курс внутренней и внешней политики империи просто потому, что не обладал необходимыми для этого знаниями. За пределами же МВД и Святейшего Синода цена распутинских записок и рекомендаций резко падала. Конечно, и здесь отдельные министры и чиновники рангом пониже могли благосклонно отнестись к просителям с такого рода записками, памятуя о близости «старца» к царской семье. Но могли столь же спокойно послать просителей куда подальше без каких-либо негативных последствий для себя.