— Они увидели, что Шарков резко изменился. Стал более нервным, более рассеянным, начал срываться на подчиненных, чего раньше за ним не замечалось.
Ну да, подумал полковник, они же не знали, что Валерий Олегович болен и каждую минуту ждет смерти. На что еще можно было списать такое изменение в поведении? Только на то, что наша программа вступила в решающую фазу и Шарков постоянно думает о ней, нервничает и беспокоится. Они неправильно интерпретировали факты, а в результате попали в точку: действительно, от того, как разрешится нынешняя ситуация, зависит жизнь программы. Что ж, и такое бывает.
Программу профессора Ионова закрыли в 2010 году. Но о ней не забыли. И за теми, кто остался верен идеям Ионова, наблюдали. Выжидали. Ловили момент, чтобы использовать дышавшую на ладан программу максимально эффективно и загрести жар чужими руками. Пусть система захлебнется, пусть власти придут к выводу, что ее нужно перестраивать, но, как это чаще всего и случается, вся перестройка превратится в банальную перестановку кадров. Министра снимут, преданные ему кланы, так надежно окопавшиеся в своих кабинетах, разгонят, и можно будет сформировать новый корпус борцов за собственные интересы. Пусть энтузиасты-ионовцы трудятся, пусть, можно даже иногда им и помочь — подбросить жирненького спонсора, готового расстаться с деньгами сегодня в обмен на гарантии всяческих преференций и привилегий в будущем, при обновленном МВД.
«Грех так говорить, но как же вовремя от Шаркова ушла жена! — думал Константин Георгиевич, паркуя машину возле подъезда, в котором жил генерал. — По крайней мере, есть возможность все обсудить прямо сейчас, не теряя ни минуты. Была бы Елена дома — ничего бы не вышло. Вроде бы и плохо, что с женой так получилось, да еще в тот момент, когда не помешала бы поддержка близкого человека. Но, с другой стороны, для дела обернулось хорошо. Две стороны одной медали… Для Фалалеева плохо, что с дочерью беда, а нам на пользу пойдет. Опять же грех так говорить, но хорошо, что он так любит свою дочку и свою семью, готов идти на любые крайние меры ради них. Да, он, не задумываясь, предал тех, на кого работает и кто платит ему деньги, и я, по идее, должен его осуждать или, по крайней мере, относиться с недоверием. Какие-то умные слова были про единожды солгавшего… Единожды предавший, кто тебе поверит? Кто поверит? Я. Я, Константин Большаков, сумасшедший отец, бесконечно волнующийся за своих детей, его пойму и ему поверю. Времени нет ни у нас, ни у Фалалеева, а нехватка времени — плохой советчик. Время, время… Тает прямо на глазах».
— За кем еще вы следили, помимо меня и Шаркова? — спросил он своего спутника, когда они поднимались в лифте.
Фалалеев назвал несколько фамилий. Имени адвоката Бориса Орлова среди них не было. Наблюдали только за теми, кто официально работал над программой до момента ее закрытия, до 2010 года, видимо считая их преданными последователями профессора Ионова, требующими особого внимания. Это хорошо. Должно же было хоть в чем-то повезти! Если за Орловым не наблюдали, то и об Игоре Пескове не знают.
Шарков впустил их в квартиру, хмурый, собранный, сосредоточенный, но очень бледный. Устал? Расстроен? Или нездоровится? Полковник Большаков одернул себя: не до сантиментов сейчас. Нужно спасать жизнь Шаркова. Нужно спасать программу. Нужно спасать девочку, дочку Фалалеева. И все это нужно делать быстро. Переживания — долой, теперь только дело.
Валерий Олегович слушал гостя внимательно, часто перебивал уточняющими вопросами, то кивая, то огорченно качая головой. Получив всю информацию, касающуюся программы и интереса к ней, захлопнул блокнот, в котором делал пометки по ходу разговора, и сказал:
— Ну а теперь, Руслан Максимович, давайте подробнее поговорим о вашей дочери. Характер, мышление, привычки, вкусы, круг общения.
Как ни был озабочен и расстроен Большаков, все-таки легкой улыбки он в этот момент не сдержал. Они с генералом всегда думали одинаково. Реагировали по-разному, это правда, а вот мысли и соображения им в голову приходили одни и те же и, как правило, в одно и то же время. Семнадцатилетнюю девчонку, которая не любит покоя и одиночества и постоянно проводит время в компаниях, похитить не так просто. На родителей ей наплевать, она их не слушается и вообще о них не думает. Нахальная, уверенная в себе, значит, может дать отпор. В школе и даже еще в детском саду всегда была заводилой, лидером. Вероятнее всего, эту позицию она сохранила и во внешкольной компании, а лидер вряд ли будет возвращаться домой в одиночестве, особенно поздно вечером или ночью; рядом всегда крутится стайка «шестерок», провожающих свою «звезду» чуть не до дверей квартиры. От уверенности в себе недалеко и до самоуверенности, а самоуверенность — штука опасная, ибо заставляет думать, что ты самый умный и что обмануть других — плевое дело. В общем, идея продуктивная, можно попробовать ее раскрутить. Полковник быстро прикинул, кого можно попросить помочь, но так, чтобы не производить ненужного шороха. Кузьмича, пожалуй, можно, он все сделает быстро и вопросов задавать не станет. И, наверное, Хана.
Домой Большаков вернулся без малого в три часа ночи. Жена тихо спала на своей половине кровати, дочь, по-видимому, тоже угомонилась, хотя не исключено, что лежит в постели в наушниках и смотрит кино, а из комнаты сына доносилась приглушенная английская речь: Славик общался по скайпу со своей американской подружкой, с которой познакомился на форуме поклонников певицы Милен Фармер. Вот чем хороша юность! Можно полночи не спать, а то и вовсе не ложиться до самого утра, и потом весь день прекрасно себя чувствовать и вполне исправно функционировать. После сорока уже не то…
Дзюба
Люша отказалась поселиться у Анны и попросила в Сереброве довезти ее до дома, где жила какая-то родственница.
— Старушку пора навестить, давно я у нее не была, вот и совмещу, — объяснила она.
Когда добрались до дома Анны и поднялись в квартиру, Дзюба почувствовал, что сейчас рухнет в постель без сознания. Днем ему казалось, что четырех часов сна, которые он себе позволил утром, вполне достаточно для обеспечения полной работоспособности, но теперь, после вождения машины по плохой дороге и в темноте, капитан осознал, что существенно переоценил собственные силы. Надо принять душ и завалиться спать. И проспать крепко и сладко до завтрашнего утра. Только не забыть проверить телефон: Роман слышал, что приходили сообщения, но дорога была настолько тяжелой, а видимость такой плохой, что отвлекаться на то, чтобы достать телефон и читать тексты, он не рискнул. Все-таки не один ехал, а с двумя молодыми женщинами, и не дай бог, если что…
Непрочитанных сообщений оказалось много, два — от мамы, два от Большакова, остальные от друзей и коллег. Мамины сообщения можно открывать только в том случае, если точно знаешь, что можешь сразу ответить. Мама у Ромки такая, что с ней не забалуешь: если под отправленным сообщением надпись «доставлено» меняется на надпись «прочитано» с указанием времени, то попробуй только не ответить! Сразу же начинаются волнение и паника на тему «ты прочитал, но не ответил, значит, у тебя что-то случилось». Почему-то просто не прочитанное сообщение не вызывало у мамы таких страхов, к ситуации, когда человек не может воспользоваться телефоном, она относилась с полным пониманием и хорошо знала слова «совещание», «работа», «села батарея», «нет сети». А вот если человек сообщение открыл и прочитал, то есть телефоном воспользовался, но ничего не написал в ответ или не перезвонил, это могло в глазах матери означать только ужасную беду, граничащую с катастрофой. Логики в этом, по мнению капитана Дзюбы, не было никакой, но он уже давно смирился. Несколько секунд подумал над последовательностью действий и решил начать с маминых сообщений. Прочитать и сразу ответить. Не заставлять ее волноваться лишний раз.