Смертельный огонь. В гибельный шторм - читать онлайн книгу. Автор: Ник Кайм cтр.№ 2

Он моргнул — этот труп, не бывший трупом, — и на сетчатке отпечаталась картина шторма, надвигающегося через пепельное поле. Второе веко, обожженное и скрывавшее пульсирующий от боли глаз, не открылось.

Сознание вернулось к нему, время и пространство восстановились. В голове вновь побежали мысли. Больно. Как же больно…

Сухое, безоблачное небо Траориса пересекла молния.

Нумеон моргнул еще раз, когда молния дико изогнулась, распалась на несколько артерий и разорвала тьму яростными всполохами. Раздвоенные разряды вонзились в землю, как брошенные копья, на этот раз едва не попав в Нумеона.

Смерть стала бы благословением. Но не из-за боли от ран, а из-за мук поражения.

— Вулкан… — раздался хрип из пересохшего горла.

Нет, не Вулкан. Это был Эреб, а его агент сбежал с фульгуритом. Шпион Грамматикус. Лжец. Предатель.

Еще одна молния ударила рядом, и Нумеон поморщился. С тех пор как он очнулся, это уже пятая. Шторм приближался с каждым убийственным разрядом. Ему совсем не хотелось знать, что будет, если он останется тут до появления шестого или седьмого.

Двигаться было тяжело. Он лежал в луже пролитой крови, которая все росла, и даже его улучшенный организм не мог остановить кровотечение.

Император сделал космодесантников крепкими, но бессмертными они не были. И примархи тоже, как теперь знали некоторые несчастные сыны.

Но слухи о смерти своего отца Нумеон опровергнет. Если доживет.

Кости реберного каркаса были переломаны, а внутренние органы повреждены. Он давился кровью и дышал ей, а не воздухом. За это следовало благодарить болт-пистолет Эреба. И, даже будучи слепым на один глаз и не видя свою броню, он знал, что она сейчас скорее артериально-красная, чем змеино-зеленая. Раны и приближающийся паралич вели к очевидному выводу.

«Я умираю».

Даже у транслюдей были пределы, и Артелл Нумеон своего достиг. Разум отказывался умирать, но тело не могло поддержать его в этой лжи.

Еще одна молния ударила рядом, опалив землю, — совсем как бомбы и пушки, принесшие смерть на Истваан V. Нумеон с трудом повернул голову, следя за траекторией разряда. Тот замигал перед глазами, угас, превратившись в резкий отпечаток на сетчатке, пока и от него не осталось только зрительное воспоминание. Когда оно ушло, Нумеон заметил вихри грубого серого песка, которые летели по пустоши Траориса, словно эфемерные джинны древней Абиссинии, и несли с собой вонь смерти и выжженной земли.

Но когда вихри выросли и стали абсолютно одинаковыми, Нумеон понял, что порождал их не только ветер, пришедший с далекого неизвестного моря.

Их вызвал корабль, а это значило, что «Огненный ковчег», возможно, уцелел. Нумеон осмелился почувствовать надежду.

Дальнейшие события покажут ему, что в охваченной войной галактике надежды осталось немного.

Бесконечная черная пустыня тянулась до самого горизонта. Среди высоких дюн и внушительных железных брустверов царила гибель, а мертвые и умирающие усеивали всю землю. Часть павших наполовину засыпало пропитанным кровью песком. Другие запекались в собственной броне под лучами солнца. Вонь разложения достигла такой мощи, что обрела физическое воплощение, превратилась в массу, давящую на плечи.

Там, на черном песке, был хаос. Истинный хаос.

Там убивали братьев.

Там вершилось подлейшее предательство.

Детали резни пропали, будто побоялись возвращаться, но Нумеон знал, что они навсегда останутся в его эйдетической памяти. Чернота пустыни сменилась тьмой камеры, крики умирающих братьев — сводящей с ума тишиной, в которой мысль звучала громче, чем взрыв снаряда.

На запястьях и лодыжках висели железные кандалы. Особой необходимости в них не было: сила Нумеона давно иссякла, из реки превратившись в туман.

На нем не было ничего, кроме нижней половины поддоспешного костюма, и ничто не скрывало многочисленные шрамы и клейма. Впрочем, после всех повреждений его доспехи и так не подлежали ремонту. Холод камеры и мороз космоса, проникающий сквозь голый металл, злобно впились в него, как тень в свет. Он поежился.

Ему оказали минимальную медицинскую помощь, подлечив раны, но шрамы останутся. Дыру в груди тюремщики зашили. У них были ресурсы для более эффективных операций, но они хотели, чтобы Нумеон страдал.

Он подозревал, что молот ему оставили по той же причине.

Молот выглядел достаточно просто. Короткая рукоять, квадратная голова, драгоценный камень на навершии. Его создали в качестве украшения, в виде раскатки, одного из основных инструментов кузнеца.

Внешняя скромность нередко скрывала эзотерическую важность. Это был не просто молот. Это был еще и символ.

Для Нумеона, ставшего последним хранителем Погребального Огня, он являлся символом надежды, и, страдая от тяжелых ран, воин хватался за молот, словно боялся, что, лишившись его, лишится и жизни.

Глаз вдруг вспыхнул, будто его обожгло адопламенем, и выдернул Нумеона из этих пустых размышлений, напомнив о смерти. Чувствуя, что сознание ускользает, он сосредоточился и от поэзии перешел к фактам.

В то время как у фенрисийцев было множество слов для льда и снега, уроженцы Ноктюрна и последователи Прометеева кредо имели самые разные обозначения для огня, свои у каждого из семи городов-убежищ.

В Гесиоде, чертоге царей, было адопламя. В Фемиде, городе Воителей, — ургрек. Оба слова были старыми, поэтичными названиями глубинных магменных потоков у подножия горы Смертопламя. Эта кипящая кровь Ноктюрна грозила увечьем и агонией любому, кто вздумал бы коснуться их или хотя бы вступить в их удушающую ауру. Только глубинные змии стремились к их жару и к одиночеству, которое те дарили, будучи анафемой почти для всех остальных существ. Протейский огонь, как называли его жители Драгоценного города Эпимета, считался искрой жизни, которая возвращала в мир души и тела умерших, хотя и в измененном, обновленном виде. Такие же убеждения были распространены и в Скарокке, известном как Драконий Хребет, и в Эфонионе, Огненном Пике, только эти царства использовали слова «протан» и «морфеан».

Фабрикарр из торговых кварталов Климены был кузнечным пламенем, огненным сердцем, в котором закаляется металл, земным созидателем. В городе-маяке Гелиосе ему дали имя «феррун».

Иммолус был убийцей мира. Все семь городов называли его одинаково, и нередко — шепотом, ибо он стал Вольным пламенем и упоминался в ноктюрнских мифах о сотворении еще до легендарных времен первых Игниакс и древних мастеров металла.

Нумеон знал эти имена, все их вариации из семи городов и бесчисленные другие. И теперь они были его маяком, совсем как рукоять молота, помогали отделить смысл от боли, давали силы жить дальше.

Жить…

Не ради себя, но ради потерянного отца, в которого Нумеон верил, как ни в кого другого. Его вера — не тот кричащий, эфемерный фанатизм, который ассоциируют с религией, а твердая и искренняя убежденность, непоколебимая никакими эмпирическими доказательствами, — была жизненной силой, текущей по венам, и вечным огнем, разжигающим разум. Эта вера заключалась в одном простом факте. В двух словах.