Возможно, впрочем, среди них нет согласия. Сидят, представь, на высоких зданиях Москвы, расселись Демонами Врубеля. Ещё один некогда постоялец Сабуровой дачи Врубель — как родственник твой, Председатель. Возможно, ты лежал после него в той же палате, что и он. На той же постели, это вряд ли, постель, без сомнения, сржавела и была выброшена, а под одним потолком, среди тех же стен — очень возможно. Так вот, сидят Демоны на высоких зданиях Москвы и глядят зажжёнными очами на тебя, простёртого в твоей библиотеке…
Они уже сговорились забрать тебя к себе, изумляются только, что ты остался жив после двух посланных тяжёлых молний. После двух таких молний ты должен был покинуть состояние человека, а ты не покинул. Сидят, изумляются».
Далее Председатель, по-видимому, спал.
И вот что ему приснилось. Каша какая-то. В трёх эпизодах.
Эпизод первый. Председатель идёт к водопроводному крану сквозь толпу немытых смуглых тел. То ли это гастарбайтеры, узбеки либо таджики, то ли немытые демоны. Гуманоиды эти раздеваются с целью пойти в душ. Вероятно, так. Трусы у них белые, все в дерьме. У одного, у второго. А Председатель лезет к водопроводному крану, где он лишь умывается ржавой водой.
Эпизод второй. Председатель покупает некую еду. Еда состоит из двух частей: футляр из теста и наполнение (начинка). Какую хотите? — спрашивает продающий, у него светлые волосы, он европеоид. Председатель указывает пальцем — нечто вроде варёной фасоли.
Председатель получает еду.
— Сколько? — спрашивает Председатель.
От толпы демонов отделяется тип, по виду азербайджанец.
— Пять рублей, — говорит он Председателю.
— Ты чего. Три достаточно.
— Ну давай три.
Председатель отдаёт три рубля бумажными советскими бледно-охровыми рублями. Спрашивает: «Сколько на самом деле стоила еда? Рубль?»
«Азербайджанец» смеётся: «Да».
Третий эпизод. Председатель в движущемся поезде. Проходит через вагоны демонов в свой. Они лежат ничком, руки назад. Возможно, на запястьях наручники. А возможно, они не живы.
Председатель нашаривает на столике у кровати «северодвинские» часы, юбилейные, 1995 год, подводная лодка «Вепрь». На часах пять утра, но секундная стрелка неподвижна. Среди юных лип клочками голубой рассвет.
«Пять утра, тридцатое апреля, — ориентируется Председатель. — Ты не умер ни 28-го, ни 29-го, и в ночь с 28-го на 29-е не умер, и в ночь с 29-го на 30 апреля не умер. Ты вообразил, что третий удар страшной молнии настигнет тебя, по аналогии с промежутком между первым и вторым, ровно через два месяца. А всё гораздо хуже, ты можешь умереть в любой момент».
Конец книги
Председатель встаёт, выходит на террасу в рассвет. Липы все обзавелись свежими весёлыми листьями.
За исключением двух деревьев, эти засыхают, лишь на немногих ветках видны хилые почки.
Проведя воображаемую линию от больных деревьев на террасу, Председатель упирается взглядом в картонный ящик из-под вермишели. Там, в плену в ящике, заключены дакини.
Эпилог: семейные тайны
Ключ вставили, однако замок не захотел открываться. Замок, запирающий дверь, за которой хранятся секреты его семьи.
Вот что прислал Антон Председателю 14 апреля 2016-го:
«Здравствуйте,
По Вашему запросу просмотрены метрические книги Николаевского собора г. Боброва за 1915–1918 годы (ГАВО, ф. И-331, оп. 2, дд. 105, 106) и Троицкой церкви г. Боброва за 1914, 1916–1918 гг. (ГАВО, ф. И-331, оп. 2, дд. 123, 124).
В Метрической книге Троицкой церкви за 1918 год (д. 124, л. 82 об. — 83) имеется запись:
О родившихся:
Таинство крещения совершал: Протоиерей Симеон Ключанский».
В тот же день Председатель пишет Антону:
«Большое Вам спасибо,
Скажите, а как расшифровать это „гражданин“?
Какого сословия? Или уже в марте 1917-го были отменены сословия?
Меня всё не отпускает эта срезанная фотография с кусками фуражки и погона и с подчищенной на обороте надписью.
Я так понимаю, в те годы фотографии с кем попало не делались. Это наверняка близкий человек.
Что думаете?»
В тот же день к вечеру Антон отвечает:
«„Гражданин“ — потому что 1918 год, Республика, все теперь граждане. Годом раньше был бы ещё „крестьянин“. Причём он мог уже и не быть крестьянином, а служить по какому-либо ведомству. Когда бы записался в бобровское мещанство, то был бы тогда мещанин, а так оставался по старому сословию и адресу приписки. Мой прадед, например, был инженером-железнодорожником, жил в одном месте, а писался всё крестьянином другого.
Хорошо бы узнать, кем работал Иван Иванович. Я когда-то в Бобровском ЗАГСе находил запись о рождении его сына Юрия, там, возможно, был указан его род занятий, но я не помню, выписывал ли я его. Местом рождения Ивана Ивановича была указана Масловка, Веры Мироновны — Сухая Елань. Это нынешний Балашовский район Саратовской области, и тогда, видимо, тоже была Саратовская губерния.
Ещё мне не совсем понятно, кто такая Наталья Ивановна — крёстная мать Вашего отца. Она дочь Ивана Ивановича, и ей не меньше семи лет. Это или дочь его от первого брака, или сестра (в том случае, если отца Ивана Ивановича тоже звали Иван Иванович).
Всё-таки нужно, мне кажется, Вам пообщаться с роднёй.
Вот что мне удалось узнать.
Вера Мироновна родилась 30 сентября 1892-го, умерла в Георгиу-Деж (Лисках) 21 января 1990-го.
Её дочь Валентина Ивановна Щеглова, родилась 26 января 1926 года в Валуйках, умерла в Георгиу-Деж (Лисках) 7 января 1990-го.
То есть мать умерла через две недели после дочери.
Щеглов Александр Георгиевич (сын Валентины Ивановны) родился 11 мая 1949-го.
С уважением, Антон».
В тот же день Председатель Антону:
«Антон, дорогой, давайте продолжать тогда, раз уж я взялся. Меня интересует этот отрезанный военный с фотографии. Возможно, это тот же Иван Иванович, но только мобилизованный в армию в войну 1914–1917 гг. Но тогда зачем его было отрезать, да ещё выскабливать тщательно надпись на обороте?
Я тоже обратил внимание на Наталью Ивановну.
Бабка Вера жила вместе с дочерью, ругались, но, вероятно, друг без друга не могли.
Ваш…»
18 апреля Антон Председателю:
«Извините, что не сразу отвечаю, — я сейчас в разъездах. Вернусь к концу недели домой, попробую найти выписку о рождении Юрия, может быть, я всё-таки её сделал.