«Чего это я? Больше делать мне нечего… У меня, судя по всему, где-то с месяц жизни осталось, а я тут гомиков с Серёжей изучаю», — укорил себя Председатель.
В сущности, было непонятно, сможет ли он в этот месяц убыстрить темп своей жизни намного, чтобы успеть доделать то, что хотел доделать. Или не сможет, и всё равно будут лакуны, ничем героическим не заполненные?
В 108-м Лена сняла с него присоски и аппарат. Сообщив, что ей нужно двадцать минут на расшифровку, она призвала его ждать в коридоре. Он вышел, и они опять стали говорить с Серёгой о тюрьме.
Появилась высокая, общёлкнутая тесной одеждой, красивая сука на каблуках, а с ней мужчина со всклокоченными седыми волосами. Председатель понял, что у мужчины ситуация такая же, как и у него — Председателя. Свалилось несчастье, он на пороге смерти, а это его девка или жена, и ей всё по барабану. Раскачивается в такт музыке, вливающейся ей в ухо через наушник. «Жена найдёт себе другого, а мать сыночка никогда».
У Всклокоченного, как и у Председателя, мать, по всей вероятности, давно находилась в параллельных мирах. Всклокоченный сел, а девка спросила, обратив руку в сторону кабинета 108:
— Там кто-нибудь есть?
— Есть, — серьёзно отвечал Серёга из Химок. И действительно, кроме доктора Лены там находились ещё трое. Итого четверо. Более чем есть.
— А ты звонила? — Всклокоченный, до того сидевший согнувшись, локти на коленях, ладони рук на голове, в позе «схватившись за голову…», поднял голову и обратил лицо к красивой своей самке на каблуках.
— Звонила.
Между тем музыка руководила ею и её движениями. Её корячило, складывало и разгибало. В какой-то момент она поняла, что ведёт себя неподобающе. У её мужчины обнаружилась смертельная болезнь, нужно спокойнее.
Хватило её ненадолго.
— Ну ты звонила, и что? (Опять Всклокоченный.)
— Он выехал.
Девка вынула из сумочки, о боже, ещё более неуместный в этой ситуации чуингам. Развернула, вставила в ярко окрашенный ротик.
Вышла Лена с пачкой бумаг и стала объяснять Председателю что-то о желудочках (видимо, сердца…).
— Детка, я ничего в этом не понимаю. Пошли к Михал Михалычу, ему всё расскажете.
Вдвоём в кабинете профессора Лена и профессор написали ему название трёх лекарств, обязали измерять ежедневно давление и прийти через месяц.
Дома, в меню, сопровождающем лекарства, он нашёл такое количество упоминаний о возможных смертельных исходах, что понял, дела его очень плохи. А вот голова заживёт, дыры затянутся.
В компьютерной почте, среди обычных зазываний на культурные мероприятия (такие как «Архстояние» в деревеньке Никола-Ленивец и «балет Москвы»), он нашёл письмо из Воронежа от краеведа Антона.
«Ну что же Вы? Решили? У меня как раз есть сейчас время, чтобы заняться Вашей историей».
Речь шла о его попытках выяснить, кто был на самом деле его дед по отцу. Отец удивительным образом никогда о своём отце не вспоминал и не говорил о нём. Было непонятно ни когда он родился, ни когда умер. Вроде был директором элеватора, а погиб? «Погиб, как все, в Великую Отечественную», — объясняла ему мать много позднее.
А потом он нашёл в 2008-м, после смерти матери он забрал фотографии, фотографию бабки с отрезанным от неё военным. Запись на обороте фотографии была подчищена.
Антон ждёт аванса. Он запросил 15 тысяч аванса и теперь ждёт. Посылать? Не посылать? Судя по всему, Председателю не придётся дожить до результатов исследования.
Загадка его отца
И в облике, и в характере его отца были странности, которые стали понятны ему ещё ребенком. В настоящее же время они выпирают и распарывают ткань семейной истории Председателя. Несмотря на то что пепел его отца давно, с 2004 года, покоится в колумбарии близ Харькова, замурованный в жалкую стену, куда к нему в 2008 году присоединился пепел его матери.
Вот те странности отца, которые Председатель схватил ещё ребенком.
Отец отличался такой молчаливой, красивой деликатностью, не свойственной для его времени и места — армии, где преобладали сельские дети — мужланы с грубыми красными руками.
У отца были красивые кисти рук, длинные узкие пальцы, ловко передвигавшиеся по грифу гитары. Отец играл профессионально ловко и пел серьёзным и умным голосом, тембр был средним между тенором и баритоном. Он знал множество романсов и просто русских песен. Отец красиво и правильно говорил.
Где-то раз в неделю отец склонялся над своими ногтями со швейцарским ножиком (возможно, их было несколько, этих ножичков), обтачивал ногти и ухаживал за ними. В довершение всего он ещё покрывал ногти бесцветным лаком. Ну где можно было найти на всю Советскую Армию после войны другого такого чистоплюя?
Отец не пил и не курил.
А жёлтые фотографии с неограниченным количеством девок-солдаток в сапогах, с музыкальными инструментами на ляжках, отец в центре, сияющие погоны, куда прикажете девать это?
В возрасте 15 лет у Председателя стали возникать подозрения, что отец — не его отец. Свои подозрения он доверил красной тетради, тетрадь держал в подвале дома среди запасов картошки. Мать обнаружила тетрадь, где он фантазировал, что его настоящий отец — граф, и устроила скандал. Отец не участвовал в скандале, лишь слушал и улыбался.
Аккуратный отец ездил в длительные командировки с небольшим чемоданом, где у него в полном порядке было разложено всё необходимое. Среди необходимого — сапожный крем, щётки и даже бархотка для наведения дополнительного глянца на сапоги. Сына отец учил тщательно чистить обувь и спереди, и с задников, а не «для старшины» — подразумевалось, что не только носы туфель.
Ел отец деликатно, и сын как-то услышал разговор отца с матерью, отец расхваливал некоего своего солдата, который при нём бесшумно обедал. То есть «хорошие манеры» отец откуда-то знал и их придерживался, и ценил в окружающих.
Позднее Председатель больше интересовался собой, а не отцом, он уехал в Москву, потом улетел через Вену и Рим в Америку и Францию и попал к родителям, только когда уже отцу был 71 год. В 1989 году отец выглядел проще того отца, которого он оставил. За прошедшие годы он, видимо, всё же опростился и слился с толпой его современников, от которой он ранее отличался ногтями, покрытыми лаком, изящными пальцами на грифе гитары и старинными романсами. Гитара пылилась со вздувшимися дыбом струнами, от комнатной жары отклеилась дека.
Все годы отец образовывал с матерью изолированную ячейку общества, в которую не было доступа чужим. Жили они уединённо.
Умер отец в 2004-м, и Председатель, бывший в те годы у государства Украина в чёрном списке, даже не смог приехать похоронить его. Судя по фотографиям — отец был уже очень слаб, да и шутка ли, умер он в 86 лет, и, по свидетельству матери, жизнь ему надоела.