Здравствуй, нежность - читать онлайн книгу. Автор: Дени Вестхофф cтр.№ 3

И теперь во имя наших отношений, во имя этого потрясающего, живого взаимопонимания, я почувствовал, что должен развеять мифы о моей матери, должен выпрямить это кривое зеркало, отражающее чужую правду, умалчивающую при этом о ее живости, о ее воображении, смелости и свободолюбии. Спешу заметить, что не имею ничего против мифов. Более того, я хочу, чтобы легенда жила, но лишь при условии, что она будет правдивой — если она будет действительно соответствовать жизненному пути моей матери.

Одной из самых знаменитых и, пожалуй, самых неискоренимых небылиц (поскольку ее пересказывают вот уже около шестидесяти лет — я как раз услышал ее пару недель назад во время одного из приемов) стала история о том, что она ездила в спортивных автомобилях без обуви. Появлением этих слухов мы обязаны журналистке из журнала «Пари Матч», которая как-то раз увидела мать, возвращающуюся с пляжа на своей машине — должно быть, это был «Ягуар» или «Астон Мартин» — с босыми ногами. На самом же деле, моя мать просто свесила ноги из салона, чтобы стряхнуть налипший на них песок. Однако образ чрезвычайно вольнолюбивой, а потому разъезжающей без обуви Саган оказался настолько поэтичным, что сразу же пленил публику. И хотя сама история оказалась в корне неверной, она идеально вписалась в ряд людских представлений и суждений о моей матери. И меня вовсе не ранит тот факт, что окружающие верят в подобного рода выдумки; наоборот, это меня успокаивает, ведь в таком случае едва ли они поверят в этот бред с прожженным кардиганом — сцену, которая должна быть вычеркнута из биографии Саган раз и навсегда. Что же до истории с вождением босиком, то я нахожу ее даже очаровательной. Не вижу смысла в поте лица выравнивать кривые зеркала и бороться за достоверность подобных вымыслов, поскольку они по природе своей забавны и не дают нам заскучать.

Но, несмотря на то что легенда, в самом ее очаровательном проявлении, будет сопровождать меня при написании книги, все же основное внимание будет уделяться непосредственно Франсуазе Саган. Моя задача состоит в том, чтобы возродить ее образ матери и женщины, умной, веселой, иногда капризной, но при этом очень хрупкой. Я постараюсь писать исключительно о ней и не докучать вам своим присутствием на страницах этой книги, если только это присутствие не окажется совершенно необходимым. Вслед за ней я утверждаю, что, когда начинаешь говорить о себе, о своем прошлом, то получается это обычно довольно уныло, поскольку мы относимся к себе чересчур снисходительно. Но тогда каким же образом описать такую исключительную во всех отношениях женщину, как Франсуаза Саган? Каким образом рассказать миру о ее проницательном и ясном уме, о справедливости, веселом нраве, о чувстве юмора, воображении, щедрости, понимании — я имею в виду понимание мирского и человеческого, простое, но в то же время глубокое и необычайно ясное? Каким образом описать ее редчайшее умение дружить? Каким образом поведать о том, из-за чего Саган повсеместно считают самой безнравственной в своем поколении, но что на самом деле делает ее самой нравственной женщиной своей эпохи? Как рассказать о том, насколько безрассудно и безмерно для своего времени она была свободна и независима? И о том, что она до сих пор волнует некоторые умы настолько, что стала для них чуть ли не иконой?

Моя мать была необычайно умна. Мысли в ее голове сменялись настолько быстро, что порой казалось, будто она принимает решения совершенно спонтанно, машинально и необдуманно, словно руководствуясь одними лишь инстинктами (хотя, на мой взгляд, она была абсолютно лишена инстинктов). Я считаю, что именно этот ум подарил моей матери ее почти врожденное понимание мира, понимание людей, затерявшихся где-то на краешке Земли, и их поступков. Она мгновенно постигала самую суть вещей, а ее восприятие счастья было, пожалуй, самым справедливым на свете. Ведь именно счастье было ее путеводной звездой большую часть жизни. Оно было ее сообщником, ее союзником — она настолько отчетливо чувствовала его очертания и его суть, что стремилась на протяжении всего своего жизненного пути поделиться им с окружающими. Ее ум был всегда открыт людям, а щедрость не оставляла места низости и злобе. Этот образ может вам показаться несколько наивным, но моя мать на самом деле не понимала, как можно быть злым, мелочным, жадным, эгоистичным, претенциозным, язвительным, подлым, нетерпимым, недалеким, корыстным. И это непонимание не было результатом неких оценочных суждений — от них моя мать по природе своей старалась воздерживаться. Эти слова, суждения, манеры были всего-навсего оболочкой. Они ей надоедали, вернее, как она сама говорила, «наскучивали», причем настолько, что она сама была к ним совершенно невосприимчива. Увы, ее доброта и щедрость, граничившие порой с простодушием, приносили ей временами глубочайшие страдания, которые она, впрочем, никогда не показывала. А поскольку ее главным принципом было никогда не поступать с людьми так, как она не хотела бы, чтобы они поступили с ней, моя мать никогда не позволяла себе обидеть или оскорбить кого бы то ни было. Сам факт того, что можно унизить человека за то, что он негр, еврей или китаец, либо же потому, что он является представителем какого-то общества или сословия, приводил ее в оцепенение. Она не понимала, как можно было вообще стараться навредить кому-либо, унизить кого-то — в особенности ее друзей. Она терпеть не могла, когда обижали слабых, больных, старых — она испытывала исключительную нежность к пожилым людям, достойным, с ее точки зрения, всяческого уважения, а также к детям, медведям, лошадям, собакам или кошкам. А каким ударом, каким разочарованием стало для нее предательство человека, которого она считала своим другом; человека, игравшего роль посредника в грязном «деле Эльф» ^[6] — она даже полностью исписала небольшой дневник, из тех, что всегда носила с собой, и на его страницы она излила все свое недоумение, всю свою боль и ярость. Этот человек надругался над всем, что было для нее свято: попрал ее дружбу, ее доверие. Она говорила: «Уж лучше позволить себя обмануть, чем не довериться; это и есть — и в том мое убеждение — единственное нравственное правило: всегда быть, насколько это представляется возможным, предельно добрым и предельно открытым; ничего не опасаясь».

И сколь стойким было ее непонимание всего, что могло ранить, огорчить или оскорбить, столь же велики были снисхождение и даже интерес, которые она проявляла ко всему, что шло вразрез с вышеперечисленными низостями. Ее забота, привязанность, остроумие, ласка и пылкая любовь не знали границ. Именно в этих чувствах — а не в играх, деньгах, машинах или скорости — и проявлялась ее чрезмерность. Она чрезмерно любила, чрезмерно шутила, жертвовала всем (и собой в том числе) — тоже чрезмерно. И в этом — больше, чем во всем остальном, что было о ней написано или сказано, — Саган вела себя безрассудно. И была тысячу раз права.