Сент-Экзюпери, каким я его знал... - читать онлайн книгу. Автор: Леон Верт cтр.№ 17

Над колыбелью Сент-Экзюпери склонялись авиация и поэзия. Он был, возможно, единственным писателем нашего времени, которого коснулась слава. Другие достигли лишь признания или известности. И то и другое можно создать и измерить. А славу – нет. Сент-Экзюпери возродил славу. Так решил род человеческий, и боги, и удача. Речь не идет о недостойной удаче игроков, но об удаче, дарованной богами, античной удаче, которая, быть может, тоже своего рода добродетель. Его жизнь состояла из триумфов. Другой бы успокоился, достигнув хотя бы одного триумфа. Но мой друг так и не нашел покоя. В каждом из его триумфов таился привкус горечи. И легенда, окружавшая его уже при жизни, не укротила его гордость и не даровала ему покой.

Однако, представляя Сент-Экзюпери безутешным, я искажу все пропорции. Были прекрасные часы, волшебные часы. Выпадали и вполне беспечные часы, когда он был сама веселость, лукавство и приветливость.

Есть в творчестве Сент-Экзюпери одна тема, повторяющаяся так часто, что может показаться, будто она преследует его. Она проявляется даже в частных письмах. Это тема садовника. «Я был создан, чтобы стать садовником…»

Садовник – это либо тот, кто ухаживает за розами и подстерегает малейшие изменения в жизни растений. Либо тот, кто орудует лопатой. А иногда является воплощением порядка, дисциплины и поэзии, смешанных воедино.

И, безусловно, никто, кроме Сент-Экзюпери, не обладал способностью создавать неуловимую поэзию, используя простейшие общедоступные элементы, с помощью цветов и звезд. Но почему именно садовник возник из всех его садов и странствий? И это после самых сокровенных его раздумий! Во время войны он писал мне: «…Между отъездами и возвращениями появляется такая опустошенность, тебе становятся близки воззрения пастуха». Еще один образ безмятежности и спокойствия. И в том же письме: «Леон Верт, стоит ледяной холод, и я не совсем понимаю жизнь. Я не очень хорошо знаю, куда приткнуться, чтобы быть в мире с самим собой…»

Садовник, пастух – быть может, это образы стабильности, к которой он всегда стремился? Возможно, ему казались бессмысленными и бесчеловечными путешествия в небесном пространстве, война? Мне вспоминается один полет на самолете из Парижа в Марсель, который мы совершили вместе с женой в ту пору, когда путешествия самолетом не имели ничего общего с поездкой в спальном вагоне. Это был ее первый полет. Когда мы приземлились в Броне, она, выйдя из самолета, наклонилась к земле. Среди чахлой травы она заметила жалкую маргаритку. «Наконец, – сказала она, сорвав ее, – что-то понятное и доступное мне…»

А может, жизнь Сент-Экзюпери была вечно недостижимой мечтой о безмятежном спокойствии? Чаще всего его образы отличаются умиротворенной чистотой. Он редко упоминает о скорости. Случается даже, что скорость он преображает в неподвижность. Так, по поводу одного из последних своих заданий дальней разведки он писал: «Пилотируем это невесомое чудовище “Лайтнин П-38”, на борту которого не ощущаешь движения, напротив, чувствуешь себя почти как на земле».

Сент-Экзюпери был самым уравновешенным и вместе с тем самым беспокойным человеком. Он мог расстаться с радостью, которая долго украшала его жизнь. Он отличался верностью, но упускал счастье. Он умел создавать прекрасную атмосферу, хотя повсюду ощущал оковы и никогда не ведал покоя. Он всегда находил повод для волнения. Он сомневался в себе до такой степени, что порой пытался найти отклик на свое произведение у тех, кто не шел в сравнение и с Лафоре, служанкой Мольера. Порой он был готов выслушать любое мнение.

Беспокойство нередко погружает в сумрак. Прежде беспокойного человека путали с мрачным. Но у Сент-Экзюпери беспокойство не столько игра теней, сколько непрерывная подвижность отблесков.

Но как же он был не прав, полагая, что мог стать садовником!

Мне вспоминается один день, когда я был пассажиром его самолета. Мы вылетели из Амберьё-ан-Бюже. В сорока километрах от Парижа стояла густая мгла, даже радиомачт не было видно. Он решил приземлиться в Ромийи. Мы поужинали в уютной гостинице, чистенькой, почти стерильной. И отлично могли бы провести там вечер. Но ему хотелось большего, и мы вместе стали искать в Ромийи приключений. Каких? Мы и сами толком не могли бы сказать, что нам было нужно.

Мы бродили по этому унылому прямоугольному селению. Чего мы искали? Какого-нибудь запоздалого чернорабочего? Какого-нибудь человека, бредущего в ночи? А может быть, мы искали истину… Или просто надеялись увидеть освещенное окно. Но вокруг не было ничего, решительно ничего, кроме этого темного прямоугольника. И все-таки мы заметили свет. Мы так обрадовались, надеясь встретить что-то интересное. Мы приблизились. Это была сапожная мастерская. Но и там – никого. Свет забыли выключить, и только. Мы вернулись в гостиницу разочарованные и немного отчаявшиеся, но с улыбкой.

Общеизвестно, что господин Дидье Дора – это Ривьер в «Ночном полете». По крайней мере, считается, что Сент-Экзюпери заимствовал некоторые черты у господина Дора для создания образа Ривьера. Это утверждают все. И если память мне не изменяет, то Сент-Экзюпери не подтверждал этот факт, но и не опровергал его.

Господин Дора – создатель авиалиний и пилотов. Его имя тоже окутано легендой. На мысе Джуби, у подножия Андийских Кордильер, и в Африке, и в Америке он, подобно инженеру, перебрасывающему мост или прокладывающему туннель, запускал авиалинии.

Это ему мы обязаны современной эпической поэмой под названием «Аэропосталь».

В «Ночном полете» мы видим Ривьера, отвечающего за метеослужбу, технику и «людскую массу». Дора стал Ривьером. Однако нельзя с уверенностью сказать, что Ривьер не способствовал формированию самого Дора. Ривьер стал двойником господина Дора. И порой одного невозможно отличить от другого. Возможно, и сам господин Дора иногда задумывается: а не Ривьер ли он?

Мне говорили, будто господин Дора, оценивая пилота, полагался на волю случая. Выходит, мотивация его решения сродни той, которой руководствуется игрок, склонившийся над сукном рулетки? Но все же я думаю, что решение господина Дора можно сравнить с открытием астронома, обладающего острым зрением. Хотя я слышал, как господин Дора лично объяснял, каким образом он оценивает пилотов. Все оказалось очень просто и соответствовало самой скромной статистике. «Следует признать, – говорил он, – что пилот, который часто разбивает самолет при посадке, менее опытен или менее внимателен, чем тот, кто приземляется, не сломав шасси».

Когда Сент-Экзюпери натолкнулся на плоскогорье в Ливийской пустыне, его самолет покатился по круглым камням, как будто по небольшим круглым каткам, которые и смягчили удар. «Значит, – сказал я господину Дора, – если бы самолет врезался прямо в склон плоскогорья несколькими сантиметрами ниже, это была бы верная гибель и Сент-Экзюпери, и его механика Прево…» – «Это было невозможно», – ответил мне господин Дора… Он не упомянул о воле случая, и все-таки неясно, в силу какой доблести или каких чар Сент-Экзюпери во мраке ночи до сантиметров распознал высоту препятствия. Должен признаться, я не уловил в точности мысль господина Дора и не понял, какую долю он отводил чуду техники и таинству воли случая.