Сергей Лемешев. Лучший тенор Большого - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Васильев cтр.№ 40

Конечно, имел. Я уже говорил о нелепостях некоторых постановок. Но как бы порой ни смешно было это «новаторство», оно нередко являлось естественным следствием протеста против старых оперных штампов, доставшихся в наследие от императорской сцены.

Не везло Большому театру часто с руководством, особенно долгое время после Е. К. Малиновской. Назначавшиеся директора очень плохо разбирались в искусстве и внесли в театр чуждый ему бюрократический дух. А ведь театральный народ очень импульсивный, эмоциональный и чутко на все реагирует. Спасала тесная сплоченность всего коллектива, строгая творческая дисциплина, которая неуклонно поддерживалась дирижерами и ведущими мастерами сцены. Главной радостью для меня в эти годы была радость встреч с большими певцами.

В предыдущей главе я в основном немного рассказал о крупных мастерах старшего поколения, с которыми мне выпало счастье встретиться на сцене Большого театра. Здесь мне хочется продолжить этот рассказ и отчасти вспомнить и своих сверстников.

Первым из них я должен назвать Никандра Сергеевича Ханаева. Правда, по годам он значительно старше меня. Но ведь мы вместе с ним поступали в консерваторию. Познакомился я с ним прямо на вступительном экзамене. Никандр Сергеевич сразу обратил на себя внимание. Я не много помню драматических теноров, голоса которых, как у Ханаева, не знали бы пределов в диапазоне, свободно поднимаясь до ре-бемоль третьей октавы. Конечно, это было следствием не только его исключительной вокальной одаренности, но и исключительного трудолюбия, самодисциплины.

Ханаев с юности пел в церковном хоре, и это выработало в нем навыки правильного звуковедения (крикунов там не держали), пластичность голоса, чувство ансамбля. Поступив учиться, он полностью отдался занятиям, хотя ему, начавшему в тридцать один год, это было значительно труднее, чем моим ровесникам. У него уже была семья, которая жила под Москвой. Никандру Сергеевичу пришлось искать «угол» в городе – тогда средства сообщения с пригородом были совсем не такие, как сейчас, и приезжать на занятия из-под Москвы каждый день было немыслимо. В конце концов, Ханаева приютила у себя его консерваторский педагог Л. Звягина. Жил он в небольшой комнатке, которая почти не отапливалась, не хватало дров – ведь это были трудные годы. Зимой, помню, у него было так холодно, что замерзала вода. Не мог он пользоваться и роялем. Поэтому почти каждый день он спозаранку бегал в консерваторию, чтобы немного самостоятельно позаниматься. И все же такие несносные условия не мешали ему много работать дома. Мое уважение к нему возросло во сто крат, когда я узнал, что он занимается сольфеджио без инструмента, пользуясь лишь камертоном (в этом, конечно, ему помогли навыки хорового пения). Он так свободно читал ноты с листа, что выучивал дома романсы и арии, хотя, бесспорно, это требовало большей затраты времени, внимания и сил. Я, например, работал за инструментом и был убежден, что освоил чтение с листа не хуже. Но, увы, скоро мне представился случай разочароваться. Как-то раз мы с Ханаевым зашли в нотный магазин, и он, просматривая вокальную литературу, свободно напевал мелодии с листа – я так и ахнул…

Вот пример, когда необходимость преодолевать трудности закаляет человека, вырабатывает в нем подлинный профессионализм. Именно таким пришел Никандр Сергеевич в театр, и эта его крепкая закалка и огромная трудоспособность обеспечили ему на многие годы ведущее место в блестящей труппе московской сцены.

Когда я поступил в Большой театр, Ханаев пел там уже пять лет, выступая с успехом в таких партиях, как Садко, Князь в «Русалке». Очень скоро мы услыхали его в ролях Радамеса, Германа, Отелло. В Радамесе мне запомнился могучий голос, пластичное звуковедение, создающее впечатление сдержанной страсти, тонкая филировка, волнующее piano. Особенно запал в душу романс Радамеса. Ханаев пел его насыщенно по тембру и вместе с тем очень свободно, легко преодолевая «коварство» этой трудной партии. Великолепной оказалась и московская постановка «Отелло» Верди, музыкальным руководителем которой был Мелик-Пашаев (режиссер – Н. В. Смолич). Я хорошо помню этот спектакль, даже его афишу: Отелло – Н. Ханаев, Дездемона – Г. Жуковская и Е. Межерауп, Яго – Дм. Головин и В. Политковский, Кассио – Н. Тимченко…

Как сейчас, вижу появление Отелло в первом акте, в сцене бури, которая вся проходила на большом драматическом подъеме. Заключительный дуэт первого акта – одна из самых замечательных лирических вершин вердиевской музыки. Дездемона – Межерауп, молодая, красивая, женственная, была обаятельна в этой партии. И голос Ханаева, потрясавший в сцене бури, здесь источал море ласки, нежности, любви. Вообще с первого выхода Отелло – Ханаева театр словно наполнялся блестящим, проникнутым горячим темпераментом голосом. И в этом он мог бы поспорить с лучшими итальянскими певцами, особенно в знаменитом дуэте Отелло и Яго во втором акте.

Я в те времена увлекался записями Титта Руффо и Карузо и могу смело сказать, что, слушая в «Отелло» Ханаева и Головина, не только не был разочарован, но даже ощущал внутренний подъем и гордость. Наши певцы захватывали не только блеском, но и правдой исполнения.

При этом Ханаев внешне был очень сдержан, даже, я бы сказал, скуп, а весь эмоциональный «заряд», весь темперамент вкладывал в содержание звука, в слово.

Не могу не вспомнить об его образах в советских операх: Григория в «Тихом Доне», матроса Матюшенко в «Броненосце «Потемкин». Н. Ханаев и Б. Евлахов были чудесными Григориями, В. Давыдова прекрасно пела Аксинью, Е. Кругликова и Н. Шпиллер – Наталью. Спектакли пользовались большим успехом. Особенно запомнилась сцена Ханаева – Григория с Давыдовой – Аксиньей. Какая стихийная ширь характера, какая сила любви звучали в каждой его фразе! И по контрасту – сцена с молодым баричем, Листницким. Ханаев уже выходил на сцену с такой яростью, что, казалось, он не стрелять будет, а просто прикладом убьет помещика.

Максакова рассказывала, что очень боялась Ханаева в «Кармен». Когда в четвертом акте он с профессиональной сноровкой раскрывал наваху, Мария Петровна всегда трепетала, опасаясь, что он ее и в самом деле зарежет, – так кипел гнев отчаянья в его взгляде…

Вижу, как сейчас, его Матюшенко. Это тоже был очень убедительный образ, хотя вокально певцу негде было развернуться – музыки явно не хватало. Но, вероятно, Никандру Сергеевичу помог жизненный опыт: ведь он сам прошел тяжелый солдатский путь Первой мировой войны и встречался в армии с революционерами-большевиками.

Там, где нужны были сила, «звон металла», певец был в своей стихии: его богатство представлял ярко выраженный драматический тенор – голос, как известно, редкий, особенно теперь. Известно также, что голоса большой звуковой насыщенности труднее поддаются обработке: труднее приобретается гибкость, умение владеть всеми красками голоса, всем диапазоном вокального мастерства. Но трудоспособность Ханаева обеспечила ему победу и в этой области. Он так свободно распоряжался голосом, что мог приспособиться к любой партнерше, с самым легким голосом. Незабываема была, например, сцена с Волховой во второй картине «Садко». С кем бы он ни пел – с Е. Катульской или Е. Степановой, их голоса великолепно сливались в этом красивейшем дуэте, требующем необычайной гибкости и нежности звучания, легкого, как журчание ручейка, и в то же время насыщенного внутренней силой, как бьющий из-под земли родник.