Андрей Платонов - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Варламов cтр.№ 121

Это очень важный момент. В начале рассказа, размышляя о возвращающихся с войны красноармейцах, Платонов писал о «великой всемирной надежде, которая сейчас стала идеей их пока еще небольшой жизни, не имевшей ясной цели и назначения до гражданской войны». Но все надежды Никиты связаны с возвращением в прошлое, и революция здесь ни при чем.

Она действительно прошла, и снова наступила жизнь. Никита радуется повзрослевшей Любе, которая окликнула его на улице, как проводнице в мир прошлого, и ее голос «сразу коснулся и согрел его, будто кто-то, дорогой и потерянный, отозвался ему на помощь» — мотив, повторяющий финал повести «Джан», только в «Реке Потудани» он становится зачином сюжета. Но в отличие не только от Назара Чагатаева, но и от Михаила Щеглова, Саши Дванова, Фомы Пухова, Вощева, Семена Сарториуса, Эммануила Левина, Василия Божко и других душевных платоновских героев Никита не философ, не искатель, не мечтатель и не строитель страны. Он больше напоминает нищего духом Филата из «Ямской слободы». И вся «Река Потудань» есть инвариант давней повести, некий сад расходящихся тропок. В «Ямской слободе» было: «Он никогда не искал женщины, но полюбил бы страшно, верно и горячо, если бы хоть одна рябая девка пожалела его и привлекла к себе с материнской кротостью и нежностью. Он бы потерял себя под ее защищающей лаской и до смерти не утомился бы любить ее».

В «Реке Потудани» такая девушка находится. «Ее чистые глаза, наполненные тайною душою, нежно глядели на Никиту, словно любовались им. Никита также смотрел в ее лицо, и его сердце радовалось и болело от одного вида ее глаз, глубоко запавших от житейской нужды и освещенных доверчивой надеждой».

Однако внутренняя драматургия рассказа такова, что этой радости героям оказывается недостаточно. Внешне никакой интриги нет, как нет и половодья чувств, страстей, признаний. Все очень буднично и деловито. Между Никитой и Любой начинается постепенное сближение, оно происходит, перефразируя платоновские же статьи о Пушкине или размышления о природе любви в «Джане», — не от избытка, не от роскоши, а от бедности, скудости, нужды, и выражает себя в заботе друг о друге. Точнее, заботится Никита, а Люба эту заботу принимает, потому что иначе ей не выжить. А ей обязательно надо выжить, чтобы служить народу, пославшему ее учиться, и Никита прилепляется к ней, влекомый чувством заботы. Он приносит еду, топит печку и следит за правильным горением огня в очаге, покуда Люба штудирует книги по медицине, сначала со своей подругой Женей, а потом, когда Женя умирает, одна. В ее жизни есть цель, план, Никита же живет сердцем.

Мужчина и женщина в «Реке Потудани» поменялись ролями. Люба — это Федор из рассказа «Фро», только она практична и у нее нет никаких дальневосточно-китайских завихрений, а Никита — сама Фро, но лишенная женского эгоизма и не умеющая наслаждаться. Это в Никите, а не в Любе есть что-то от чеховской душечки, это ему не важно, кого любить — он мог бы полюбить и Любину подругу Женю, если б узнал ее чуть раньше и если бы она была немного добра к нему, а так вся его любовь выражается в том, что он делает умершей от тифа Жене гроб («По неумению он делал его долго, но зато тщательно и особо чисто отделал внутреннее ложе для покойной девушки»), И напротив, Люба рациональна, разумна, деловита, она сознательно выбирает себе жениха, готовится прибрать его большими хозяйскими руками, но ей надо сперва окончить медицинскую академию и только потом чувствовать свое счастье.

Здесь нет авторского осуждения героини, нет иронии и сарказма. Напротив, то, что делает Люба, очень важно. Но оно важно дальнему, пусть даже и не очень далекому. «Она училась теперь в уездной академии медицинских наук: в те годы по всем уездам были университеты и академии, потому что народ желал поскорее приобрести высшее знание; бессмысленность жизни, так же как голод и нужда, слишком измучили человеческое сердце, и надо было понять, что же есть существование людей, это — серьезно или нарочно?»

Все это очень правильно в координатах современного Любе мира. А Никита… А Никита — ближний. И хотя он готов ждать Любу сколь угодно, «сердце его продрогло от долгого терпения и неуверенности — нужен ли он Любе сам по себе, как бедный, малограмотный, демобилизованный человек». Он чувствует опасность в своей любви, он мучается ею, он перегорает в своих чувствах, покуда Люба деловито отодвигает их совместную жизнь и сама становится виновницей их будущего общего несчастья. Но автор ее не винит. Он сочувствует своим героям, и градус этого сочувствия гораздо выше, чем во «Фро».

«Однажды Никита заплакал, покрывая Любу на ночь одеялом перед своим уходом домой, а Люба только погладила его по голове и сказала: „Ну будет вам, нельзя так мучиться, когда я еще жива“.

Никита поспешил уйти к отцу, чтобы там укрыться, опомниться и не ходить к Любе несколько дней подряд. „Я буду читать, — решал он, — и начну жить по-настоящему, а Любу забуду, не стану ее помнить и знать. Что она такое особенное — на свете великие миллионы живут, еще лучше ее есть. Она некрасивая!“».

В этом последнем внутреннем восклицании есть что-то похожее на обиженный детский всхлип. Никита отдает мужское первенство, уступает его, потому что ему кажется, так будет лучше для той, кого он любит, однако человеческая природа не прощает нарушения своих законов и тело слушается сердца, а не ума. В какой-то момент героев сближает Никитина болезнь, когда Люба перевозит Никиту на извозчике к себе домой, двое переходят на «ты», и Люба говорит Никите: «Ты скоро поправишься… Люди умирают потому, что они болеют одни и некому их любить, а ты со мной сейчас…»

Но до счастья им по-прежнему далеко, и Люба продолжает это счастье отодвигать, предусмотрительно и простодушно не разрешая жениху касаться себя («А то я тебе надоем, а нам еще всю жизнь придется жить! — говорила она. — Я ведь не такая вкусная: тебе это кажется!..»), и отражением, индикатором отношений двоих оказывается скованная льдом Потудань, вдоль которой Никита и Люба ходят полуобнявшись и так терпеливо дружат всю долгую зиму, «томимые предчувствием своего близкого будущего счастья».

Каждый переживает это томление по-своему. Люба ждет назначенного, зная, что оно никуда не денется, но исполнится вовремя, а Никитино сердце «лежит в погребении перед весной» и ждет воскресения. Однако что-то нарушается в этом течении времени, и когда, по словам Любы, теперь «можно жениться», когда Никита Фирсов и Любовь Кузнецова записываются в уездном Совете на брак, когда после вкусного ужина, первого в жизни Никиты, которому никогда прежде не приходилось угощаться задаром, наступает брачная ночь, герой оказывается несостоятелен.

В «Техническом романе» окружавшие Лиду Вежличеву призрачные деревенские женихи были бессильны по причине голода. В «Реке Потудани» естественной причины для мужской слабости героя нет. В «Записных книжках» Платонова той поры встречается фраза: «Пономарев, сын „<нрзб>“ и его трагедия импотенции, жены». Кто был этот Пономарев, что и почему случилось с его сыном, — все это неведомо, но очевидно, что Платонов максимально опоэтизировал, одухотворил известную ему драматическую житейскую ситуацию, где тоже трое героев — он, она и его отец.

Половая слабость мужчины — достаточно распространенный в литературе мотив, в том числе и в произведениях писателей того времени: Алексея Толстого, Шолохова, Горького, и у всех эта слабость вызывает брезгливость, и напротив, мужская сила есть свидетельство внутреннего достоинства и правоты героев. Платонов решает ситуацию иначе, полемизируя со своими современниками. Параллель «Реки Потудани» с ранним горьковским рассказом «На плотах» — где в обоих случаях присутствует река — наталкивает на мысли о сознательном диалоге. У Горького отец замещает сына, сожительствуя с его молодой женой, у Платонова в голову старику-отцу, который «был еще силен и волок санки в упор даже по черному телу оголившейся земли», приходят похожие мысли: «Он думал втайне, что и сам бы мог вполне жениться на этой девушке Любе, раз на матери ее постеснялся, но стыдно как-то и нет в доме достатка, чтобы побаловать, привлечь к себе подобную молодую девицу».