Лопе де Вега - читать онлайн книгу. Автор: Сюзанн Варга cтр.№ 9

Но сейчас, когда над столицей занималась заря благоденствия, хозяин мастерской, господин вышивальщик, ощущал себя тесно связанным с жалкими жилищами из кирпича, сделанного из смеси глины и соломы, с лачугами, что примыкали к его собственному домишке и словно бы лепились друг к другу, создавая невообразимо запутанный лабиринт улочек, чье «говорящее» название «Выйди, если сможешь» («Sal si puedas») определяло конфигурацию этого района. Над крышами домов там и сям торчали колокольни, как бы выдававшие факт присутствия церквушек, словно запрятанных среди скопища домов; эти колокольни впивались, как чернеющие зубы, в светло-голубую полоску неба. Направо от дома Феликса открывался вид на более свободное пространство «его» улицы, Калье Майор, длинной и широкой, на которой было так светло, что она, пожалуй, могла соперничать с Калье-де-Аточа, с которой она пересекалась около Пласа дель Аррабаль, пробуждая мысли о дворянстве, богатстве и празднествах, ибо именно там впоследствии проводились самые пышные придворные церемонии и устраивались самые торжественные празднества. С противоположной стороны Феликс де Вега мог бы разглядеть как бы чуть спрятавшуюся другую площадь, тоже бывшую средоточием разнообразных зрелищ и развлечений, хотя и гораздо более скромных размеров: площадь Пуэрта-дель-Соль (Врата солнца); ее можно назвать «точкой прицеливания» и «главной точкой наблюдения» за городом, именно там можно было созерцать, как «король-солнце» проезжал под аркой знаменитого небольшого замка, сооруженного в 1520 году, чтобы защитить Мадрид от наступления сил Комунидадес, этой фронды знати; как говорят, на фасаде замка на выпуклом круглом барельефе был изображен так называемый солнечный маскарон, то есть архитектурная деталь, нечто вроде декоративной маски. Напротив (если мысленно начертить трапецию и вписать в нее различные сооружения) возвышался дом, а вернее, дворец графов д’Оньяте и чрезвычайно посещаемая церковь Буэн-Сусесо (что означает «успех, удача»). Ее название считалось добрым предзнаменованием, и к вечерней службе стекался народ с многолюдных улиц Калье-де-Алькала и Калье-де-Сан-Херонимо, а по утрам здесь как бы «назначали свидание надежды»: слуги и лакеи, желавшие предложить господам свои услуги, собирались под кровами часовенок и приделов, находившихся в церкви. Напротив этого храма находился прекрасный фонтан, известный и ценимый не только из-за качества воды, но и из-за своей примечательной архитектуры: сие сооружение из лазурита и алебастра завершалось изображением женской груди, символа плодородия. В 1625 году, когда флорентийский архитектор Лудовико Турки присовокупил к нему бронзовых гарпий, слава фонтана стала еще громче, ведь теперь струи воды били из гордо и смело выпяченных грудей. Водоносы, слуги в ливреях родовых цветов своих господ суетились около него, наполняли водой глиняные кувшины и пользовались случаем, чтобы выслушать проповедь священнослужителя, еженедельно по пятницам устанавливавшего около фонтана свой налой.

От этих извилистых, заполненных пестрой толпой улиц взгляд уходил ввысь, к готическим башням монастыря Сан-Херонимо-эль-Реаль, построенного столетием ранее по указу короля Фердинанда Арагонского и королевы Изабеллы Кастильской (коих в истории именуют Католическими из-за их фанатичной приверженности католической вере. — Ю. Р.), далее взгляд устремлялся к колокольням соборов Сан-Луис и Сан-Хинес (названных так в честь святых Людовика и Генезия), а затем и к двум квадратным башням собора Сан-Фелипе. Эта церковь славилась своей лестницей, ибо на ней собиралось изысканное общество, как бы представлявшее собой в миниатюре весь королевский двор, и эта пестрая по своему составу толпа находила на этих ступенях нечто вроде парижского «Кафе де коммерс», то есть места, где можно вести праздные и пустые разговоры о политике; и собиравшиеся там господа слушали, как сочинялись различные истории, легенды и новости для будущих фельетонов и газетных статей, порожденные известиями, пришедшими из Старого и Нового Света; эта лестница была свидетельницей как возникновения самых смелых планов, так и крушения самых безумных надежд.

Оглядываясь по сторонам, Феликс де Вега видел, как город становился все более многолюдным и как у всех возникало желание жить на широкую ногу. В переливах радуги, пробегавших по этой пестрой толпе, чьи волны докатывались и до него, заполняя улицы и площади, он мог усмотреть обещание богатой клиентуры для своей мастерской, клиентуры с неограниченными потребностями.

На взгляд этого заинтересованного наблюдателя, ничто не могло показаться излишним и чрезмерным, потому что могло еще более возбудить ту щедрость, что окружала его, ту жажду роскоши в украшении одежды и предметов обихода, о которой говорили, что она достигла в Испании масштабов воистину разорительных и разрушительных. Кстати, следует заметить, что Феликс знавал и другой королевский двор, когда тот находился в Вальядолиде, временной столице, где он постигал основы своего ремесла у прославленных мастеров золотошвейного дела, например у Херонимо де Брукселаса, унаследовав от него целую сокровищницу секретов техники работы с различными материалами, собранную его учителем с великим тщанием. Ведь ремесло вышивальщика и золотошвея, хотя бы просто из-за того, что надо было сначала набросать эскиз будущего узора, требовало от мастера настоящего таланта художника, пристрастия к рисованию, к живописи, каковые у Феликса имелись и каковые он впоследствии передал Лопе, своему сыну. Отныне, находясь в постоянном контакте с этой толпой, обеспечивавшей его заказами не только на предметы повседневного обихода, но и на предметы роскоши, необходимые для бесчисленных празднеств и пышных торжественных церемоний, он работал как одержимый, и по звукам, доносившимся из мастерской, можно было угадать четкое и быстрое движение иглы, делающей стежок за стежком шелковой или золотой нитью, и под аккомпанемент этих бесконечно повторяющихся звуков, у которых был свой особый ритм, похожий на некую музыкальную модуляцию, призванную питать эту хвастливую, кичливую мужскую моду, не уступавшую в роскоши моде женской, и рождались настоящие шедевры ремесленника-художника.

Действительно, чрезвычайно строгие изображения благородных дворян на портретах Эль Греко, а также легенда, существовавшая более трех столетий и превратившая Филиппа II не то в монаха, не то в жестокого, сухого и зловещего чиновника-бюрократа, легенда, подвергшаяся сегодня радикальному пересмотру благодаря усилиям английской историографической школы, во многом способствовали тому, что реальный образ блестящего двора, существовавшего при монархе-эстете, человеке Возрождения, был очень и очень искажен, затемнен и очернен, а ведь те прекрасные одежды и украшения, что носили представители обоих полов, во многом и составляли прелесть и блеск этого двора. Золотой век был тогда на подъеме, в стадии начинающегося расцвета; еще не было и в помине прагматиков-тиранов, стремящихся ограничить до минимума пышность и красоту нарядов, роскошество коих чаще всего проявлялось не в буйстве и яркости цветов, обычно довольно сдержанных и спокойных, а в качестве тканей и богатстве вышивки, покрывавшей ткань так густо, что ее иногда почти не было видно, о чем свидетельствуют живописные полотна Алонсо Санчеса Коэльо и Хуана Пантойа де ла Крус, официальных придворных художников.

Черный, коричневый или бледно-алый бархат, расшитый шелком такого же цвета или золотыми нитями, тафта с позументами, золотая или серебряная парча, расшитая золотом или серебром, темно-лиловый атлас, отделанный вышивкой шелковыми нитями, галуны, петлицы с кисточками, канитель (тонкие золотые или серебряные нити), шнуры с металлическими наконечниками, подвески с драгоценными камнями — все это было основой основ искусства вышивания, искусства золотошвейного дела. Все эти мелкие детали можно было увидеть на лифах, юбках и фижмах дам, а также на камзолах, полукафтанах, штанах, коротких и удлиненных, благородных дворян. Эти предметы одежды отличались невероятным разнообразием, в особенности камзолы, сплошь шитые золотом и потому выглядевшие как латы. Камзолы также украшали черными и темно-синими лентами и витым шнуром, уложенным в замысловатые узоры. Что до дамских платьев, то чаще всего их шили из шелка цвета спелого граната с многочисленными вставками из парчи, украшали лентами и драгоценными камнями, а манжеты рукавов — роскошным кружевом.