Еще зашли в пустой дом, в котором много прекрасной одежды. Я взял на всякий случай смокинг. Ха-ха! Может, послать домой?
Мне думается, зря разрешили эти посылки. Еще хорошо, что немец не минирует дома, а то было бы столько жертв. И вообще это действует разлагающе. Но у меня кроме пистолета (оружие не грех) и костюма ничего нет. А костюм завтра еще, может, брошу.
Сегодня ночуем в пивоваренном заводе. Бочки водки, ящики ситро, сало, масло, сахар. По дорогам бродят сотни отощавших коров, все черно-белой пегой масти.
Проезжали мимо кучи убитых немцев. Только отъехали, один поднял голову и опять положил.
3 февраля, Вишофсбург
Город разрушен еще больше прежних. Некоторые кварталы горят до сих пор. Впереди – Зеебург.
Славяне не пропускают ни одной немецкой повозки, но лошадей все-таки не просто берут, а заменяют.
Жуков километрах к 70 от Берлина.
7 февраля, Зеебург
Немцы сопротивляются отчаянно. Ночью в город прибывают машины с ранеными. Душу выворачивает от их страшного крика.
Получил нехорошее письмо от Нины. Настроение у нее ужасное. Вероятно под влиянием трудных условий работы на заводе. Мрачные, тоскливые мысли. Она совершенно серьезно пишет, чтобы я передумал, пересмотрел,
люблю ли я ее. Я, говорит, очень изменилась за это время. У меня от этого сожаление и тоска. Как я хотел бы сейчас ей чем-то помочь, ободрить. Мне кажется, что если я даже разлюблю ее и сильно полюблю другую, я не найду сил уйти от нее. Многое заставляет меня думать, что наиболее характерная для меня черта – жалость, сострадание. Но едва ли кто-нибудь, наблюдая меня, сделает такой же вывод. Ведь я очень вспыльчив, несдержан и даже груб. Об этом мне только сегодня говорил Василий Иванович.
Вчера все-таки отправил посылку матери: шерстяной отрез и костюм. Наверное испугается старушка. Посылки отправили почти все в роте.
Понемногу начинают наводить порядок: отбирать вещи у населения запрещено, право при необходимости расстреливать предоставлено только передовым частям, скот собирают в стада, отправляют в тыл, нам дали задание собрать 30 лошадей, начали собирать, немцев берут на учет.
На одном фольварке мы натолкнулись на семью не то немцев, не то поляков, не то немцев, говоривших по-польски. Вслед за нами приехал верхом какой-то солдат. Мы уже собирались уезжать, как вышел Валуев и говорит: «Вот черт, в сенях насилует!» Я не поверил, вернулся, вошел в пустую захламленную комнату. Она стояла перед диваном, сложив ладонями руки и даже боялась говорить, а только дрожала и прерывисто вздыхала. Парень попросил меня уйти. Я начал его уговаривать бросить ее, уйти. И, как мне показалось, уговорил. Я думал, он выйдет следом за мной. Но мы сели в тарантас, и только когда отъехали метров 400, он показался верхом. Неужели успел сукин сын? Ведь у нее здесь был ребенок и муж… Ах, как жалею, что не дал ему по морде и не прогнал к чертям! Стрелять такого гада на месте…
В армию брали не по «Кодексу строителя коммунизма», а только по двум статьям – возраст и здоровье, остальное никого не интересовало. Поэтому, конечно, на фронте встречались и преступные типы, и люди с дурными склонностями, и просто распущенные, хулиганистые субъекты. И вот они с оружием в руках, частенько вдалеке от всякого начальства в чужой стране, которая только что принесла столько горя их родине. Конечно, находились мстители и такого рода, что в приведенной записи. Но гораздо важнее то, что это жестко пресекалось, за это грозил трибунал. А вот во Франции, когда там высадились американцы и англичане, жертвами оказались женщины не враждебной, а союзной страны, которая ничего дурного не сделала Америке. Но и там это сурово преследовалось.
17 февраля, Хайльсберг
Это самый крупный из всех городов в Пруссии, что мы прошли. Бой за него был упорнейший. Его брал не наш фронт, а Черняховского. Но теперь, говорят, нас передают ему.
Эренбург пишет: «Только бы не смягчиться, только бы не забыть!» А, по-моему, уже смягчились. Мы не убиваем стариков, детей, женщин. Если такие факты и есть, то они единичны. За все время я видел только раз труп ребенка, неизвестно как погибшего, и раза 3-4 стариков. А ведь пятилетний ребенок, как напоминает Эренбург, через 15 лет может быть солдатом. Нет, убивать нельзя!
Случаи насилия тоже широкого распространения не имеют. Сегодня из политотдела армии пришла бумага, в которой указывается, что некоторые комсомольские руководители занялись пьянкой, барахольством, самоустранились от комсомольской работы. Приводится пример: комсорг УКАРТА (забыл фамилию), который устроил попойку… Вероятно, снимут с работы. Вспомнил фамилию комсорга – Житник!
76 февраля, Лоттенбрух
Сегодня совершили небольшой переход – км 12.
Позади нас стоит артбригада и бьет через наши головы, недалеко от нас бьют и «катюши». Где-то строчат и пулеметы, доносится и ружейная стрельба. Небо дрожит от кровавых сполохов.
18 февраля
Бои идут упорные. Вчера наш 3-й Белорусский занял два города. Наши артиллеристы молотят и молотят. Немцем надо благодарить бога, что погода нелетная. В последний летный день над нами стаями проходили сотни «илов», «бастонов» и «Яковлевых»
Вернулся Николай Чувашов. В штрафной он не был: недостаточно материала. Думает теперь идти в полк Шуста.
22 февраля
19-го с военфельдшером Тамарой Гусевой побывали во взводе Павлова. Провел там беседу о положении на фронте и о Крымской конференции. Их частенько обстреливают. В корпусе есть потери. Чебуркову осколок, видимо, уже падая, ударил плашмя и контузил руку. И Распопову повезло: он спал под телегой. А бойца (не нашего), спавшего на телеге, убило снарядом, и лошадь убило. Райс рассказал, что и ему повезло: начался обстрел и он решил лечь в кювет, но не успел. А снаряд угодил как раз в то месту, куда хотел лечь.
А Лобунец-то оказывается вовсе не в штрафной, а в 58 зсп.
Бой с невероятной силой гремел весь день, сейчас смолк. У нас особенно активно работают артиллерия и авиация. Самолеты ходят сотнями. Капитан Завязкин говорил, что немцы подбросили несколько танковых дивизий, чтобы успеть вывезти ценности.
Все хутора здесь побиты. На хуторе метрах в сорока от нас приютились беглые немцы: две старухи, старик женщина средних лет и шесть ее детей. Я довольно легко с ними говорил. Жаль детей. Старший Франц, ему 10 лет. Они мне вчера сказали, что у них нечего есть. Ночью я принес им хлеба… А наши-то дети как гибли тысячами, подбрасывали детей и стреляли… Валуйчик всех их рассмешил, развеселил, они перестали нас бояться.
Поручил письмо от С. Швецова из «Разгромим врага». Пишет: «Тов. Бушин, стихотворение Ваше получил. Оно настолько хорошо, что у некоторых товарищей в редакции возникло сомнение: действительно ли Вами написана эта вещь? Не списана ли она из какого-нибудь журнала. Прошу прислать другие Ваши стихи и указать Ваше воинское звание. Прошу не обижаться, если сомнение товарищей окажется неосновательным. К нам поступает много стихов известных поэтов, под которыми стоят подписи, не имеющие никакого отношения к этим стихам. С приветом. С. Швецов».