— Мама так посоветовала, — понесло ее. — Мой сын до сих пор у мамы. Я скоро заберу его, на носу ведь школа.
— Какая мама?! Она бросила тебя в раннем детстве.
— Это правда, — вздохнула Нина. — Она бросила меня… а потом вернулась. Понимаешь, я тогда была зла на нее. Она вышла замуж, живет в другом городе. Приехала навестить, а у меня ребенок, институт. Да ты можешь спросить у моих бабуль (в которых она уже не сомневалась). Они подтвердят, потому что нянчились с ним. Мама забрала ребенка к себе, у них там свежий воздух, собственный дом. Она и научила меня не говорить своему будущему избраннику о ребенке, это всегда отталкивает мужчин. И тебе не велела говорить, пока мы не поженимся. Но мы так и не поженились.
— Нина, — хмуро произнес Глеб, — по-моему, подобная душещипательная история уже была в каком-то телесериале.
— Я не смотрю сериалы, времени нет. А чего ты так разволновался, я пошутила… — Он едва заметно расслабился. От Нины не ускользнул сей факт, она окатила его следующим «ведром воды»: — Я пошутила, когда сказала твоим родителям, что собираюсь содрать с тебя алименты. Пойми, мне хотелось досадить им, ведь из-за них мы часто ссорились, подолгу не встречались. Не волнуйся, я не взвалю ребенка на твои плечи.
— Нина, я тебе не верю. Ты лжешь. Зачем?
«Чтобы спасти свою шкуру, как ты спасал свою за мой счет», — зло подумала Нина.
— А ты поверь, — сказала она угрюмо. — Я ведь поверила, что ты не убивал жену и Ленечку. Это было трудно, но я поверила. Почему ты не веришь мне?
— Потому что это невозможно.
— Невозможно было думать, что ты убил. А такие мысли посещали. Дорогой, почему у тебя такое трагическое лицо? Ребенок — это не смертельно.
— Не понимаю, зачем лгать? Я не видел у тебя ни одной фотографии сына, а они должны быть, если ты мать. Да это нереально! Нина, если ты решила удержать меня несуществующим сыном…
— Слышь, а что ты о себе возомнил? — применила тактику невоспитанной кухарки Нина. — Думаешь, я до сих пор тащусь от тебя? Ошибаешься, дружок. Пошел вон и больше не приходи. Сын жил без тебя и проживет дальше. А ты топай, ищи следующую шлюху, которая наставит тебе ветвистые рога. Чао, дорогой!
Чтобы притянуть, следует оттолкнуть. Раньше Нина не владела этим искусством, конфликты с Глебом пыталась сгладить именно она, потому что не мыслила себя без него. Но сейчас она нужна Глебу. Нина не могла дать четкого объяснения, зачем она ему нужна, просто чувствовала это кожей, нервами и всем нутром. Она решительно сгребла тетрадки и направилась в кабинет. Глеб догнал ее в коридоре, схватил за руку выше локтя. Нина огрызнулась, вырывая руку:
— Сюда посторонним вход запрещен! Отстань!
— Нина! — Глеб дернул ее на себя, обнял руками так, что не вырвешься, прижал к себе и проговорил с яростью, с какой (наверное!) убивал Валентину: — Я не собираюсь отказываться ни от тебя, ни от сына, если таковой существует. Но ты мне должна доказать, что это мой ребенок, а не чужой.
— А без доказательств? — с трудом выговорила Нина, он ведь стиснул ее до боли, нечем стало дышать. — Пусти! — Он только сжал крепче. — Я не спрашивала у тебя доказательств, когда ты пришел ко мне с убийственной новостью! Я просто поверила тебе! Не стану ничего доказывать! Убирайся!
Он прильнул к ее губам с «дикой страстью», точь-в-точь, как поступают герои в романах Долли. Ну да, это же способ усмирить строптивую Нину, влюбленную и глупую, которая млела от одного его прикосновения. И Нина действительно обмякла, но не потому, что на нее подействовал поцелуй, она всего лишь дала понять Глебу: я без ума от тебя, что бы ни говорила. После долгого поцелуя он отстранился, прошептал:
— Не упрямься, Нина. Еще не поздно все изменить. Ты согласна?
— Да, — не поднимая век, ответила она. — Но ты мне не веришь…
— Дай мне повод поверить.
— Глеб, уходи, — вяло высвободилась она, тяжело дыша. Затрудненное дыхание как раз и должно было убедить его, что Нина сгорает от страсти к нему. — Мне надо подумать. Я сказала сыну, что его отец погиб… так все говорят… а сейчас не хочу травмировать ребенка. Может, я устрою вам встречу, но ты пообещай, что с твоей стороны не будет…
— Понял. Я не скажу, что он и я… Нина, нет, это нереально…
— Я все сказала, — оттолкнула она Глеба. — Не хочешь, не надо.
— Я согласен. Когда мы увидимся все втроем?
— Не знаю. Как только лицо приобретет нормальный вид, попрошу маму привезти его сюда. Не могу же я показаться с таким лицом сыну и маме!
— Хорошо, — согласился он. — Для начала фотографии принеси. А мы с тобой когда встретимся?
— Когда угодно, — и подняла на него «пьяные» глаза.
Он поцеловал ее на прощание и ушел. Она быстро отошла от опьянения, влетев в кабинет, проверила, надежно ли шторы закрывают окно, затем схватила трубку:
— Анатолий Трофимович? Это Нина. Я согласна помочь. Завтра давайте встретимся, но не у меня… У вас? Ни за что! У меня аллергия на ваш кабинет… Чем раньше, тем лучше… Хорошо, буду. — Положив трубку, она тихо произнесла вслух: — Как там писала твоя жена? «Начался новый этап»? Да, Глеб, у нас с тобой начался новый этап, крепче держись теперь, дорогой.
29
Утром в начале десятого Нина встретилась с Рыковым в парке, на глухой аллее, куда в это время года редко кто захаживает. Да и погода ухудшилась, парк был пустым. Сели на полуразрушенную скамью, Нина торопливо рассказала о вчерашнем визите Глеба и о своих впечатлениях по этому поводу.
— Он молодец, наблюдательный, подметил, что у вас нет фотографий сына, — задумчиво произнес он после ее рассказа. — Можно сказать, профессионально подметил.
— А вы что думаете по этому поводу? — Нине не терпелось узнать его мнение.
— Вы перестарались, Нина, с ребенком. Ведь Глеб и без него согласен был с вами встречаться, предложил вторую половину дома вместе с собой. А теперь предстоит работать еще и над темой «сын». Придется врать дальше. Не боитесь запутаться?
— Не знаю, — отчаянно всплеснула руками Нина. — Я уже ничего не знаю. Кто меня за язык тянет — понятия не имею. Только дам себе слово обдумывать каждую фразу, тут же меня несет напролом. Понимаете, в каждом поступке, предложении, жесте Глеба мне видится тайный умысел против меня. Я ничего не могу с этим поделать, поэтому делаю глупость за глупостью. А вам не кажется странным, что он так поспешно предложил мне вторую половину дома вместе с собой? Меня это насторожило, я почувствовала: что-то тут не то. Да, он мог это сделать из благодарности, даже любви, которая нечаянно вернулась, но не так поспешно. А когда завел речь о сыне… мне не понравились ни его тон, ни его глаза, ни его пространные намеки. Ведь достаточно было сказать: «Нина, я посмеялся твоей выдумке про сына». Или вообще опустить эту тему, как не заслуживающую внимания. А он засомневался. Засомневался в том, чего не может быть, понимаете?