Генерал Снесарев на полях войны и мира - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Будаков cтр.№ 91

«…земледельческая Россия — больше 80% — сидит в окопах и борется, помогает же делу фабрично-промышленная Россия… Отсюда нравственного оправдания для построенного не будет, и его придётся искать… Может быть, после войны, но как и какою ценою, кто знает? Многочисленные аресты… Кому помешали вчера назначенные министры? Они и в технику-то не успели войти! И в результате может получиться вывод о мародёрстве власти, не более, а это было бы печально!… дальше будет анархия! Допустим, но кто её вызвал? Теперь мы напрасно бы ждали ответа. Ответит история и воздаст каждому по делам его».

«Государя уже запросто называют Николаем Романовым; срывают все императорские эмблемы, Сухомлинова проводят между рядов преображенцев… Зачем это? Это говорит о страстях и мстительности: его ведь ещё не судили. В Москве выдуманы какие-то военные комиссии, где появляются рядом представители от офицеров и солдат. Кто эту глупость мог выдумать? Какое может быть панибратство между офицером и солдатом? Последний начнёт после “судить” и приказы, и боевые решения… Таковые часто с его солдатского горизонта могут быть грешными, да и вообще критиковать можно всё, был бы язык… Этим можно расшатать дисциплину очень быстро. Да и вообще теперь будут бороться две идеи: в тылу — личной свободы и широких прав, на фронте — строгого единоначалия и железной дисциплины…»

«…Конечно, не надо ни снимать гербов, ни стаскивать Столыпина: это пристрастие и говорит о недостатке достоинства. Это теперь, может быть, прошлое, а к своему прошлому всякая страна должна относиться с уважением, иначе у неё не будет будущего…»

«Пути революции те же, пока не появляются Наполеон или Галифе…

Сегодня А.И. Гучкову (письмо от 11 марта 1917. — Авт.) написал следующее:

“Милостивый государь Александр Иванович!

Наша великая и честно исполняющая свой ратный долг армия стоит сейчас, как часовой, на страже достоинства и величия страны. Смущать её в эти многотрудные дни какими-либо реформами или новшествами, не вытекающими непосредственно из существа поставленной армии задачи — победить во что бы то ни стало, я считаю и несвоевременным, и опасным. Армия в массе может не понять этих новых идей как следует, не связать их с устоями военного дела, т.е. строгим единоначалием и престижем — скажу даже гипнозом — власти, и в результате начнутся шатания, рознь, действия вразброд. А такая армия, я глубоко убеждён, не выполнит своего победного долга и даже будет опасна тому новому порядку вещей в нашей родине, который только что появился на свет и который, естественно, нежен и хрупок, как новорождённое дитя.

Уважающий Вас Ваш покорный слуга А. Снесарев”».

Общепринятая словесная формула. Ни о каком уважении и покорном служении, разумеется, и слова быть не могло, знай Андрей Евгеньевич всю подноготную антигосударственного, антимонархического заговора, в котором адресат был одним из главных в Военной ложе, одним их первых нарушителей присяги, одним из деятельных «рыцарей» когда-то в войнах, а теперь — в измене.

В день написания письма Гучкову Снесарев с комкором Кознаковым побывали на крестинах в Рогатинском полку. Музыка играла полковой марш… Но что это был за марш, более похожий на замедленный вальс на исходе бальной ночи, когда устали и музыканты, и танцующие.

«Вероятно, боевой пафос, разжиженный теперь суммою новых идей и не фиксированный на определённом лице, исчезнет навеки. Всё имеет свои законы и свою благоприятную обстановку. С опытами электричества в сырости не разойдёшься…

Чувствовалась необходимость согреть, успокоить, возвратить вырванную из-под ног скамейку. Я попросил разрешения и сказал: “Я боевой офицер и георгиевский кавалер — ложь, лицемерие и скрытность мне чужды… Теперь там (на родине) не так легко: много страданий, сомнений, горя, труда… Мы стоим особо… И понимаем мы задачу, и умираем иначе. Там три “жертвы революции” вызывают кортеж, флаги, одобрение толпы, а мы помрём, и первые часы разве ветер обласкает холодеющее тело, а затем — скромный холм, и путник не догадается потом, кто лежит под холмом и чем билось когда-то горячее сердце… Этой скромной смертью мы и горды; ни почестей, ни рекламы нам не надо…

Будем же крепкой семьёй, возьмём крепко друг друга за руки и выполним свой ратный долг перед нашей великой страной…” У очень многих были слёзы на глазах…»

(В конце того же мятущегося века тоже три жертвы, близ Белого дома в Москве, нарочито публичное лжепокаяние «конституционного гаранта», себячтущая, себяхранящая «спайка»: «…возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Насколько снесаревские слова значительней и по духу жертвенности, и по достоинству военной чести!)

Ломалась не только судьба царской семьи, ломалась многовековая монархия — навальным, спешным, злым образом. «Кругом измена и трусость и обман!» — Снесарев не мог знать об этой дневниковой, после вынужденного отречения, записи Государя, но и сам думал сходно, видя верхнеэтажный разлив измены, подмены и замены всего и вся в разнузданные дни «Великой фальшивки февраля», как позже в одноимённой книге известного монархиста Солоневича будет определена сущность февральской революции, феврале-мартовского зачина послеимперской смуты. Сходно-соответственная запись и в снесаревской странице:

«Дни можно назвать, в некотором отношении, днями хамства и предательства. Великий князь Николай Михайлович позирует перед корреспондентами и выворачивает семейную наготу Романовых, пороча, как может, главу. Генерал-адъютант Рузский (первый предложивший Государю отречься) тоже старается лягнуть поваленного событиями недавнего вершителя судеб нашей родины. Эверт, Щербачёв и т.д. чуть ли не заделались “товарищами”… Спешат, упали, о достоинстве забыли… Вообще, после революции оподление будет сильное, и только после начнётся оздоровление…»

В «Киевской мысли» Снесарев наткнулся на весьма примечательные слова великого князя Кирилла Владимировича: «Мой дворник и я — мы одинаково видели, что со старым правительством Россия потеряет всё и в тылу, и на фронте. Не видела этого только царствовавшая семья».

(Даже если это стократ так, то не великому князю говорить так, да ещё беря во союзники своего дворника. И сей князь за границей будет претендовать на царский престол, примет звание Блюстителя русского императорского Престола и даже — титул Русского императора?!)

Между тем Снесарев пишет: «…Мои мальчики ведут себя с достоинством: старший не хочет ни за что надевать красный бант, младший негодует, что вынесли портрет Государя… Словом, ведут себя благороднее и строже, чем Рузский, Брусилов, Воейков и большинство великих князей…»

Разве что Воейков ошибочно помещён в малопочтенный ряд, который теми предфевральскими и феврале-мартовскими днями начат и продолжен: «аксельбантные» начальник Штаба Верховного главнокомандующего генерал-адъютант Алексеев, в зарубежном русско-монархическом стане из-за измены Государю не оправданный даже последующим сопротивлением большевистской власти; замещавший Алексеева в месяцы его болезни генерал-лейтенант Ромейко-Гурко; командующие фронтами Рузский, Брусилов, Эверт; генералы Ставки Лукомскии, Данилов, Борисов; другие известные и малоизвестные члены «Военной ложи»; Крымов — тоже; Корнилов — тоже; «прогрессивные» представители венценосного семейства, великие и малые князья во мнозе…