Генерал Снесарев на полях войны и мира - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Будаков cтр.№ 21

Дом в четыре комнаты на двоих (он поселился с Александром Михайловичем Григоровым, с которым позже они часто будут встречаться и в Петрограде) располагался на улице Зарабулакская. Восточное название. Многие улицы носили названия, пришедшие вместе с русским завоеванием Туркестана и малокровным взятием Ташкента: Кауфманская, Соборная, Черняевская, Касьяновская, Госпитальная, Артиллерийская, Рядовская, проспекты Московский, Скобелевский, Куропаткина… — и Снесарев часто ловил себя на мысли о том, сколь все эти улицы в названиях своих зыбки, скоропреходящи, во многом случайны; чуть задержись русские, могло повернуться так, что здесь бы спокойнехонько угнездились какие-нибудь Йорк-сити английской выпечки. Впрочем, всё проходит, всё пройдёт, в какие названия ни одень текущее, и Снесарев вновь и вновь печально думал о недалёкой от Туркестана стране Болор, давно ушедшей и забыто обойденной всеми картами мира.

Он одиночествует в кабинете, но… со стола взирает на него «задумчиво и нежно» портрет умершей подруги. Считает этот год поворотным — до него, мол, готовился что-то делать, с него начинает делать.

Успевает проглядывать местные газеты, а «Туркестанские ведомости» и вовсе прочитывает без пропусков. Самая почтенная газета в крае: её выпуск был налажен в 1870 году — через три года, как образовалось Туркестанское генерал-губернаторство. В газете можно было найти материалы на самые разные темы, от официальных статей о действиях администрации до рубрик — что происходит в стране и мире. Много о путешествиях: Свена Гедина — по Тибету и к истокам Инда, П.К. Козлова — к истокам Жёлтой реки, о Памирской ботанически успешной экспедиции Б.А. Федченко.

1 июля 1901 года пишет сестре загадочное: «Города недавнего прошлого стоят позади, чем-то закрытые, и мне не хочется лететь к ним мыслью: встаёт на сердце что-то неспокойное и стыдное». В том же письме: «Как были безжизненны и бледны все эти звуки “Гиндукуш”, “Тянь-Шань”, когда мы их зубрили в географии, и какой дивный образ и фигуру принимают они, когда их видишь…»

Чуть раньше из Хорога сообщает, что познакомился с таджиками, находит, что многие их слова схожи с европейскими, поскольку у них арийские корни; уже неплохо говорит по-киргизски; ещё, и, может быть, наиболее существенное: «Путешествие становится моей сферой, областью громадных и разнообразных для меня наслаждений».

Лето 1901 года — поездка в Лондон. Трёхмесячная командировка. В опубликованных в «Туркестанских ведомостях» письмах с дороги «От Ташкента до Лондона» многое узнаём об этом путешествии. На поезде от Ташкента до Красноводска по не столь давно проложенной русскими железной дороге ехал душно, скучно и утомительно. Бурное Каспийское море. Попутчики — в основном торговые люди («над пёстрой своеобразной летописью бакинских событий лежит резкий отпечаток денежного умопомешательства») — толкуют о преимуществах Запада перед Россией так, что трудно удержаться от смеха… «Грустно лишь то, что в подобные ошибки — я разумею смешение удобств, приносимых не только культурой страны, но и другими географическими и топографическими её условиями, с самим существом культуры — впадают не одни торговые господа, которым и Сам Бог простит за их детский масштабик».

Астрахань. Царицын — его будущая роковая веха. Волга — Дон — Днепр. А далее Буг, Висла, Эльба, Рейн, Сена…

Два поздневечерних часа в Берлине. В Кёльне вынужденно мало, с четверть часа, пробыл под сводами знаменитого собора, который через несколько десятилетий станет страдающим очевидцем сокрушительных бомбёжек Германии воздушными армадами Америки и Соединённого Королевства.

Глубокое впечатление, высокие слова: «Поражает единство и определённость религиозной мысли… В строителях храма нет артистических причуд или каких-либо разлагающих сомнений; они знали, что строят храм Божий, и их религиозная мысль выливалась в яркую и цельную форму. Подобные же мысли приходится переживать при посещении какого-либо из соборов Московского Кремля. Люди были разные, иного прошлого и различных культур, но религиозный горизонт и тех, и других был крепок и ясен… Собор всегда поражал и долго будет поражать, волнуя и поднимая душу, и разве лишь совершенно атрофированный — очень далёкий — наш потомок сможет пройти без всякого внимания мимо дивного “воплощения средневекового религиозного чувства” или взглянуть на собор рассудливо-торговыми глазами».

Короткая остановка в Париже: «…пишу тебе из безумного и полного страстей города». За ночь — расстояние от Парижа до Лондона. «Миновав Кале, мы прибыли в гавань, где нас ожидал небольшой английский пароход. Французский язык как-то незаметно исчез, и теперь кругом слышались полуптичьи, полумеханические звуки упрощённого и делового английского языка».

Далее — высокая оценка Лондону, прошлому, той созидательной работе, которая явлена в исторических памятниках, мостах, железных дорогах, музеях, галереях, библиотеке Британского музея: «Можно ли вообразить что-либо более возвышающее, как сидеть в этой громадной комнате, имеющей по стенам тысячи книг, вековечное воплощение дум человечества». (А ещё не построен туннель через Ла-Манш — какое там по счёту техническое чудо света!)

В письме понимание сути Англо-бурской войны (1899–1902). Обращение к лицемерной практике англичан — гарантов свободы: «Что вам нужно от буров? Зачем вы посягаете на свободу этого мирного, трудолюбивого народа, вы, хвалёные поклонники свободы? Мало вам своих сокровищ и веками награбленного капитала? Отчего вы не хотите предоставить этой группе людей пользоваться той свободой, которую они приобрели своим трудом и кровью своих отцов? Имеете ли вы право освещать социальную жизнь чужого народа с точки зрения своих купеческих идеалов? На все подобные вопросы не добивайтесь ответа от англичан».

В таком взгляде Снесарев, разумеется, был не одинок. Передовая промышленная Англия воюет против отсталой крестьянской Южно-Африканской Республики — Трансваали и Оранжевого Свободного Государства, основанных голландскими колонистами — бурами. Величайшая мировая империя против «крохотной мужицкой республики», территорией и людьми не более средней российской губернии. 250 тысяч первоклассно вооружённых англичан против 50 тысяч буров-полупартизан. Мировое общественное мнение, и особенно русское — на стороне малочисленных, подвергшихся нападению. «Трансвааль, Трансвааль, ты вся горишь в огне…» Лев Толстой желал победы бурам. Анатоль Франс, Ромен Роллан — тоже. Русский Максимов возглавил отряд добровольцев Европы. А сослуживец Снесарева по Академии Генштаба Едрихин не стал оканчивать последнего — льготного — курса Академии, пожелав вести военно-журналистские репортажи с захваченных пожарами и дымом бедных полей Южной Африки, — его «Письма о Трансваали» печатались под псевдонимом Вандам в суворинском «Новом времени», в издательском доме которого позже будут изданы и выдающиеся геополитические труды Вандама: «Наше положение» и «Величайшее из искусств (обзор современного положения в свете высшей стратегии)».

Киплинг тоже поспешил в Южную Африку военным корреспондентом.

И многие англичане так или иначе оказались на той войне, и для многих — от политиков до поэтов, от Уинстона Черчилля и Ллойд Джорджа до Конан Дойля, Эдгара Уоллеса и уже немолодого Чарлза Суинберна — война стала приметной и памятной вехой жизни, а взгляд на неё, откровенно захватническую, увы, вполне вытекал из слов, заявленных в «Символе веры» когда-то знаменитым Сесилем Родсом, «отцом Британской империи», бардом и практиком колониальных экспансий: «Я утверждаю, что мы — лучшая нация в мире, и чем большую часть мира мы заселим, тем лучше будет для человечества».