Художники во Франции во время оккупации. Ван Донген, Пикассо, Утрилло, Майоль, Вламинк... - читать онлайн книгу. Автор: Вернер Ланге cтр.№ 13

Когда Кес ван Донген приходил ко мне, он каждый раз вспоминал Голландию. Он имел невероятный успех в Париже и мировую славу, но это не уменьшило его любовь к своей стране. Ван Донген часто говорил о полях желтых и красных тюльпанов на родине и мечтал однажды увидеть их сверху. Он даже хотел, чтобы я организовал обзор полей тюльпанов с самолета, хотя знал, что это было совершенно невозможно из-за войны.

Кес приехал в Париж в сабо — молодой, высокий, красивый парень, совершенно без денег. Он познал нужду, жил в трущобах, спал в фургонах, его окружали подозрительные и опасные люди, подонки общества.

Поскольку Кес был крепкого телосложения, он работал одно время грузчиком на Центральном рынке — носил бычьи туши, потом трудился маляром. Его все устраивало, он соглашался на любую работу и откладывал при возможности каждое су. Благодаря такой экономии Кес смог накопить немного денег, которые позволили ему однажды покинуть трущобы и обосноваться на Монмартре. С этого момента он занимался только живописью, впечатленный, возможно, даже слишком, «фовистами» Шату.

И дело пошло! Через несколько лет ван Донген — уже салонный художник, живущий в центре Парижа. Покупателям чрезвычайно нравились его женские портреты, яркие и элегантные, — фейерверки шелка, обилие драгоценностей, сияющие цвета. Женщины с жеманными лицами были как куклы с подведенными глазами и накрашенными красным и голубым губами. Богатый и осыпанный похвалами, Кес ван Донген стал портретистом бомонда.

Галерея Шарпантье решила организовать большую выставку ^[43] — почти ретроспективу — его произведений. Это был триумф модниц из высшего общества — все они были изображены на картинах. С редких мужских портретов смотрели Анатоль Франс, Ага Хан, Бонифас де Кастелян.

Большое ателье художника на бульваре Курсель больше походило на киностудию — столько там было прожекторов, висевших высоко под потолком. Здесь проходили знаменитые «праздники ван Донгена», на которых все хотели побывать и о которых все говорили.

Я заходил к нему время от времени, почти по-соседски, всегда с коробкой красок в руках. В то время трудно было достать краски, особенно белые, которые ему были нужны в большом количестве, чтобы изобразить драгоценности, которыми он украшал женщин.

В качестве благодарности ван Донген награждал меня улыбкой, которая удивительным образом освещала его красивое аристократическое лицо.

Однажды он показал мне незаконченный портрет мадам Утрилло, больше известной как «добрая Люси». Для портрета она использовала все драгоценности, которые имела. Ван Донген не мог завершить портрет из-за нехватки белой краски. С моей помощью он достиг намеченной цели.

На улице Дофин, рядом с Новым мостом, находился старый, ничем не примечательный бутик. Ставни всегда были закрыты, а входную дверь загораживали толстые доски. Все было грязным и создавало впечатление заброшенности. Тем не менее достаточно было постучать три раза, чтобы дверь открылась и наружу высунулась крупная кудрявая голова. Вас молчаливо оценивали, перед тем как позволить войти. В заведение пускали только знаменитых или, по крайней мере, известных людей.

Переступив порог, вы попадали в плохо освещенный зал, заполненный столами и стульями. Это был небольшой тайный ресторан, где можно было отведать невероятные блюда: паштеты, жаркое, пирожные с кремом... Все то, чего нигде не было! Привилегированные господа, которые посещали это по-настоящему чудесное место, кулинарное логово, с виду простое и доступное, прозвали его «Три сестры, три красивых попки». Естественно, по той причине, что держали этот ресторан три сестры — полные женщины, на первый взгляд типичные торговки с черного рынка.

Первая сестра занималась закусками, вторая делала жаркое. Третья сестра страдала от ревматизма, который мешал ей двигаться, и оставалась сидеть перед своей плитой с кондитерской выпечкой. И ее пирожные были действительно превосходны! Их брат, лентяй Раймонд, не допускался на кухню, даже на первый этаж. Целыми днями он сидел без дела в зале на втором этаже и крутил ручки своего радиоприемника, чтобы послушать «Би-би-си». И это в то время, когда заведение посещали немцы! Ему это было безразлично. Я поднимался на второй этаж, чтобы поздороваться с ним, и там меня часто встречали знаменитые три аккорда Пятой симфонии Бетховена, сопровождавшие новости на «Свободной Франции». Он даже не думал, что это могло мне не понравиться.

Хорошо закрепившись на черном рынке, три сестры ни в чем не испытывали недостатка — причина, по которой они имели столько преданных клиентов. Тем не менее как-то вечером им не хватило масла. Положение было отчаянное! Нормандский фермер, их поставщик, привез большой ящик масла, но, не желая платить большую пошлину при прохождении через немецкий контроль, остановился у ворот Майло. Сестры смотрели на меня умоляюще, с глазами, полными надежды, но я ни в коем случае не мог взять на себя эту обузу.

Казалось, что все пропало, когда одного из гостей осенила гениальная идея: он сказал, что его брат работает пожарным, а казарма «Старая голубятня», где он сейчас находится, совсем близко от нас. Немецкие посты никогда не останавливали и не контролировали грузовики с пожарными. Находчивый посетитель попросил брата помочь, пообещав вкусно накормить. Часом позже мы услышали пожарную сирену со стороны улицы Дофин. Нормандское масло прибыло.

Однажды вечером, это было в 1943 году, я обедал у славных трех сестер с Маратье. Едва мы сделали заказ, как раздались три удара в дверь. Пришли новые клиенты, среди них — Пикассо и Дора Маар со своей афганской борзой. Маратье был на «ты» с Пабло — их связывала настоящая дружба. Он так обрадовался этому сюрпризу, что пригласил их присоединиться к нам.

Конечно, он представил нас друг другу таким образом, что Пикассо понял, кем я был.

Обед прошел прекрасно. Я никогда не встречал раньше Дору Маар, видел только ее портреты, созданные Пикассо. Она мало разговаривала и выглядела напряженной, избегала сближения. Вся в черном, с правильными чертами лица и иссиня-черными волосами, очень красивая и необычная женщина. Я знал, что она приехала из Югославии. Это было очевидно: ее лицо выдавало славянское происхождение. Пикассо и Маратье, знавшие друг друга целую вечность, долго беседовали. Они много говорили о Гертруде Штайн, их большом друге, об их путешествиях — обо всем, кроме творчества Пикассо. Обмениваясь со мной фразами, Пикассо играл комедию, притворяясь, что говорит с обычным гостем, а не с немецким офицером.

Один раз в месяц художники собирались у «Трех сестер». Само собой разумеется, попивая хорошее вино. Так было и в тот вечер. Мы были еще за столом, когда они уже спускались, один за другим. Художник Отон Фриез, керамист Мейодон, художник-кузнец Сюб. Я их всех знал. Они меня тоже знали, так же, конечно, как и Пикассо. Увидев нас за одним столом — меня, «наци» и его, «красную тряпку» для нацистов, — они были так взбудоражены, что очень быстро исчезли, ссылаясь на комендантский час. Я догадывался, что будет дальше. На следующее утро весь Париж узнает новость, и цены на картины Пикассо поднимутся.