Станислав Лем - читать онлайн книгу. Автор: Геннадий Прашкевич cтр.№ 47

Местами плотность словесной игры в «Кибериаде», пожалуй, даже зашкаливает.

«Новшеством, свойственным “Кибериаде”, — писал Лем 12 апреля 1973 года своему американскому переводчику Майклу Канделю, — является введение в пространство парадигматики (той, которая составляет так называемые форманты) скрещения СКАЗКИ и НАУКИ — в самое сердце, не на периферию этих пространств…»

«Я бы хотел в меру моих возможностей помочь Вам, — писал Лем Канделю, вознамерившемуся представить американским читателям забавные истории о Трурле и Клапауции. — Прежде всего хочу сказать, что моё знание того, как делается нечто такое, как “Кибериада”, это знание a posteriori, то есть я сначала написал книжку, а уж потом задумался, откуда всё это взялось. В “Фантастике и футурологии” об этом тоже говорится очень мало, поскольку парадигматикой и синтагматикой литературного словотворчества я несколько шире занимался в “Философии случая”, вот там есть несколько замечаний общего характера… Дело, однако, представляется мне необычайно трудным, прежде всего потому, что английский язык даёт совершенно иные возможности играть языком, нежели польский. Я думаю, что трудность состоит в том, чтобы для каждой истории найти некий особый стилистический приём. В принципе, этот приём, этот языковый план, который господствует в большинстве рассказов сборника “Кибериада”, — это Пасек, пропущенный через Сенкевича и высмеянный Гомбровичем. Это определённый период истории нашего языка, который нашёл потрясающе великолепную эпохальную репетицию в произведениях Сенкевича — в его “Трилогии”. При этом Сенкевичу удалось сделать воистину неслыханную вещь, а именно: язык “Трилогии” все образованные поляки (за исключением несущественной горстки языковедов) невольно принимают за “более аутентично” соответствующий второй половине XVII века, нежели язык тогдашних источников. Гомбрович набросился на это и, вывернув наизнанку памятник, сделал из этого свой “Транс-Атлантик” — видимо, единственный (в значительной мере именно поэтому!) роман, который невозможно перевести на другие языки. Поэтому я думаю, что какой-то цельный план условной архаизации, как налёта, скорее, даже как грунтовой краски, при переводе необходим, но моё невежество в области английской литературы не позволяет предложить конкретного автора, к которому можно было бы обратиться. Так как важнейшей вещью является наличие в общественном сознании (по крайней мере, у образованных людей) именно этой парадигмы — исполняющей функцию почтенного образца (“Как Отцы Говорили”). Но ясно, что моя архаизация, хоть и условная и скудная, одновременно является и отказом, с некоторым прищуром, от таких имеющихся в польском языке уважаемых традиций. Отсюда возвращение к эпитетам, взятым из латинского языка, давно уже полонизированным и вышедшим из оборота, но всё-таки понятным, и при этом своей понятностью указывающим на источник. На этом умолкаю, чтобы не скатиться во вредный академизм (ибо всё это невозможно, конечно же, реализовывать с какой-либо “железной настойчивостью”).

Затем приходит фатальный вопрос низших уровней лексики, синтаксиса.

Не всё тут безнадёжно, поскольку английский язык содержит в себе довольно много латыни (что неудивительно, если учесть, сколь долго англичан давили римляне), но тут всё сложно, ведь большинство говорящих по-английски не отдают себе отчёта об этой “латинизации” собственного языка. Создание неологизмов кажется лёгким делом, но, в сущности, это противная работа. Неологизм должен иметь смысл, хотя и не должен иметь собственного смысла: этот смысл вносится в него контекстом. Также существенным является вопрос: можно ли, имея перед собой некий неологизм, выйти на пути тех ассоциаций, которые имел в виду автор? Вот если бы я захотел вместо “публичного дома” использовать неологизм, то мог бы, наверное, ввести термин “любежня”, но для этого потребовалось бы, чувствую, недалеко от указанного мною слова разместить такое, которое могло бы с ним ассоциироваться, скажем, слово “беготня”. Если “беготня” не появится, могут пропасть ассоциации комического характера (сексуальная беготня — половой марафон — etc.). Этот пример пришёл мне в голову ad hoc. Конечно, он служит экземплификацией того, о чём идёт речь, но ни в коей мере не помогает при переводе. Отход от оригинального текста во всех таких случаях является требованием, а не только дозволенным приёмом. Таким образом, возникает впечатление (наверняка я этого не знаю), что некоторые качества “Кибериады” возникают как бы сами собой из явления, которое я назвал бы контрапунктностью, основанной на противопоставлении самых разных уровней языка и стиля. А именно: в слегка архаизированных стилистически рассуждениях появляются термины stride физические, причём самые свежайшие (берейторы, — но держат в руках лазеры; лазеры — но у них есть приклад; etc.). Стиль в известной мере противостоит словам: слова удивляются архаичному окружению; вообще-то это принцип поэтической деятельности (“слова, удивляющиеся друг другу”). Речь идёт о том, чтобы “ни одна сторона” определённо не могла победить, чтобы произведение не было перетянуто ни в направлении физики, ни в направлении архаики — таким образом, чтобы был баланс, чтобы тут держалось какое-то колебание. Это вызывает некоторое “раздразнивание” читателя, результатом которого должно быть ощущение комизма, а не раздражение, конечно. “Послушайте, милостивые государи, историю Запрориха, короля вендров, дейтонов и недоготов, которого похоть до гибели довела”.

а) Запев взят из “Тристана и Изольды”.

б) Запрорих является Теодорихом, скрещенным с прорехой и запором.

в) Из остроготов я сделал недоготов; видимо, потому что “недоготов” — это наверняка ассоциировалось у меня с чем-то недоготовленным.

г) Дейтоны — это просто из физики, — дейтроны, etc.

д) Вендры — это венды, древнее наименование славянских племён («р» добавилось, чтобы приблизить к ведру) ^[45].

Конечно, если бы я писал аналитически, строго следуя словарям, то в жизни никогда ни одной книжки бы не написал — всё это как-то само перемешивалось в моей бедной башке.

Что же я могу Вам предложить?

а) Идиоматику современной стратегии, любовницы Пентагона (откуда пошло MOUSE — Minimal Orbital Satellite, Earth ^[46], всяческие Эниаки, Гениаки ^[47] etc.) — MIRV(Multiple Independently Targeted Reentry Vehicle ^[48]), ICPM (это уже я: Intercontinental Philosophical Missile ^[49]); second strike capability ^[50] etc. Вы сведущи в этой прекрасной лексике? Она скрывает в себе великие гротескные возможности.