Вяземский - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Бондаренко cтр.№ 77

Страница

А вот князь совсем в другом настроении:

Долгие годы «Русский бог» был предметом особенной гордости советского литературоведения: как же — редкое по резкости своей осуждение николаевского режима; в 1854 году его выпустила отдельным листком герценовская Вольная русская типография, Огарев перепечатал в «Русской потаенной литературе XIX века» и — кульминация! — сам Карл Маркс, не смутясь, надо думать, финальной строфой, заказал для себя немецкий перевод «Русского 6ora»! За эти революционные факты Вяземскому (который ни сном ни духом не был в них повинен и, конечно, так никогда и не узнал, что им интересовался Маркс) многое прощалось. Между тем ожесточенный до крайности «Русский бог» был написан одним духом после какого-то неудачного вояжа по провинциальным дорогам: «Дорогою из Пензы, замученный и сердитый, написал я, или сотворил, следующую песню…» Было все вместе — и метель, и ухабы, и тараканы на станции, чье-то заложенное-перезаложенное поместье, тут же вспомнилось недоходное Остафьево, попался какой-нибудь глупый мужик с горьким лицом и опухшими ногами, какой-нибудь отставной коллежский советник в санях с двумя лакеями и Анной на шее… Не из ряда вон выходящие злодеяния — самые обычные русские вещи, свойственные не только «николаевскому режиму», а России вообще. И именно обыденность происходящего, его вечность и неизменность — убивали… Неужели всегда так будет в России — тараканы, грязь, бесконечно далекие друг от друга (в прямом и переносном смысле) люди? Может, вспомнились ему польские дороги? тихий чистенький Ревель, где уже «не совсем Россия»?.. «Конечно, Русский Бог велик и то, что делается у нас впотьмах и наобум, иным и при свете не удастся сделать, — еще в 1822 году, в Нижнем Новгороде, занес он в записную книжку. — При нашем несчастии нас балует какое-то счастие. Провидение смотрит за детьми, пьяными и за русскими». Восемь строф «Русского бога» выплеснулись на бумагу сразу, без всякой внешней отделки; финальную, про немцев, князь дописал потом. Это была, конечно, не поэзия, а зарифмованный фельетон, дневниковая запись, сделанная под горячую руку.

Русская провинция… Найдешь в ней и умника, который слывет средь соседей опасным вольнодумцем (отставной штабс-капитан Юрий Никитич Бартенев, которого Вяземский звал «мистиком, философом, классиком, романтиком и хиромантиком», «умным, образованным, великим чудаком»), и восторженную девицу, пишущую стихи (Анна Ивановна Готовцева, в которой Вяземский принял большое участие и даже посвятил ей «Стансы»)… 5 января 1828 года князь решил проехаться в Пензу; выехали в тихую теплую погоду, но буквально через полчаса грянули ужасный мороз и вьюга, форейтор отморозил себе нос и колено, ямщики отказывались везти, несмотря на обещания двойных прогонов… Просидели пятнадцать часов в дымной избе в обществе телят, куриц, родильницы с трехдневным младенцем и тараканов… После этого Пенза показалась довольно приличной и многолюдной, особенно понравились Вяземскому местные дамы. Он представился губернатору Лубяновскому, навестил мать Вигеля… Вспомнил, конечно, и об отце, когда-то пензенском наместнике, усмехнулся его мечте «в Пензе сделать Лондон»… Вот, например, местный храм муз: «Пензенский театр. Директор Гладков-Буянов, провонявший чесноком и водкой. Артисты крепостные… Театр, как тростник от ветра колыхаясь, ветхий и холодный, род землянки. В ложи сходишь по лестнице крючковатой. Освещение сальными свечами, кажется поголовное по числу зрителей: на каждого зрителя по свечке. В мое время горело — или, лучше сказать, тускнело — свеч 13. Я призвал в ложу мальчика, которого нашел при дверях, и назначил его историографом и биографом театра и артистов и содержателя.

«Кто эта актриса?» — «Саша, любовница барина. Он на днях ее так рассек, что она не могла ни ходить, ни сидеть, ни лежать». — «Кто эти?» — «Буфетчик и жена его!» — «Этот?» — «Семинарист, который выгнан был из семинарии за буянство»… Гладков имеет три охоты, которые вредят себе взаимно: охоту транжирить, пьянство и собачью. Собаки его не лучше актеров. После несчастной травли он вымещает на актерах и бьет их не на живот, а на смерть. После несчастного представления он вымещает на собаках и велит их убивать… Впрочем, Саша недурна собою и не многим, а может быть, и ничем не хуже наших императорских. Актер также недурен. Давали Необитаемый Остров, Козачий Офицер и дивертиссемент с русскими плясками и песнью За морем синичка не пышно жила… Больнее всего, что пьяный помещик имеет право терзать своих подданных за то, что они дурно играли или не понравились помещику. Право господства не должно бы простираться до этой степени… И после таких примеров находятся еще у нас заступники крепостного состояния!.. Возмущения нынешние в деревнях приписывают проделкам либералов. Кто из либералов… действовал на крестьян? Рабство, состояние насильственное, которое должно по временам оказывать признаки брожения и, наконец, разорвать обручи недостаточные».

Он строит планы: съездить на месяц в Петербург (на то есть причина), а летом — в Сарепту, из Нижнего в Астрахань на пароходе… И даже, может быть, заграничное путешествие. В два месяца можно бы съездить в Лондон и обратно, заглянув еще на две недели в Париж… Жена вовсе не против. Деньги на поездку — от издания стихов книгою.

…На письменном столе в Мещерском — весточка от Жуковского: «Не могу быть поэтом на досуге. Могу им быть только вполне, то есть посвятив себя исключительно музам»… Хорошо Жуковскому — постранствовал по Европе, согрел душу прекрасным, нашел счастье в занятиях с великим князем (теперь уже наследником), и еще хватает его на стихи, переводы — бездна сил в этом тихом на первый взгляд человеке… В боренье с трудностью силач необычайный. А ему, Вяземскому, именно что приходится быть поэтом на досуге, преодолевая вещественность. И не может он по природе своей писать о том, что греет сердце, — лезет под перо то, что возмущает… Но станет ли сил?.. Молодости уже нет. Нет и задора. Он вдруг со страхом подумал, что души его не только на других никогда не хватало (в противоположность Жуковскому), но и на себя самого… А если предстанет ему одиночество? Намек на него есть и сейчас: «дружеская артель» распалась. Пушкин сам по себе, он холоден, его не ухватишь, у него свое на уме. Жуковский при дворе. Батюшков в сумасшедшем доме. Александр Тургенев за границей… Все справляются с жизнью в одиночку. Никому ни до кого дела нет. Давно уже не слыхать веселых гусиных кликов бывших арзамасцев. Хотя — как сказать…

Страница