Лермонтов. Мистический гений - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Бондаренко cтр.№ 59

Перед началом своей поэмы о Карелии Федор Глинка пишет: "В 18** году один из почтеннейших в сем крае (в Олонецкой губ.) чиновников, искусный стрелок, любя странствовать в диких местах (он, может быть, находил в них сходство с своим природным отечеством — горною Шотландиею), проник однажды далее обыкновенного в лесистые окрестности города Петрозаводска, застрелил большую медведицу с двумя подростками и в чаще пустынного леса заметил следы постоянного жилища человека. В ту же ночь сделал обыск; лучи зажженной лучины осветили темноту бора, и открылось, что там, в местах необитаемых, действительно жил, с давнего времени, человек, уклонявшийся от преследования закона. Он был женат и уже в пустыне стал отцом 5-х детей. Все они жили в хижине, имели корову и некоторое хозяйственное обзаведение…"

Интересно, что это еще за горный шотландец находился в те годы в Карелии? Может быть, дальний родственник рода Лермонтов? Но вернемся к увлечению Финляндией русскими писателями.

Прочитаем поэму в прозе Батюшкова "Отрывок из писем русского офицера о Финляндии" (1809). Всё, по его мнению, ужасно в сей "бесплодной пустыне", в "сих пространных вертепах" и лесные дебри, и дикие первобытные нравы местных жителей, и ужасный северный климат. В финских дебрях раздаются "резкий крик плотоядной птицы", "завывания волка, ищущего добычи", "рев источника, образованного снегом"; "сыны диких лесов", некогда здесь обитавшие, населяли "пещеры", и конечно же "полагали пределом блаженства… победу над врагом, из черепа которого (страшное воспоминание!) пили кровь, и славили свое могущество…".

Пройдет время, и увлеченный образами русского языческого прошлого уже великий русский поэт века XX Юрий Кузнецов напишет свое знаменитое: "Я пил из черепа отца…"

У Лермонтова тоже "скалы финские" — место "встречи" древнерусского "праздника Лады" ("Два брата"), "дружин Днепра седой певец" — бард ("Песнь барда", 1830); в поэме "Олег" (1829) наряду с картинами "языческой дубравы", "дуба высокого", битвы призраков и т. п. раздается "смелый глас" "скальдов северных", является русское божество ("И шумно взволновались воды… Восстал в средине столб туманный… и вот Стрибог по озеру идет"), причем, как уточняют наши филологи, сам "владетель русского народа" в каноническом тексте — "варяг", а в вычеркнутых строках — "родом финн". Поэтому и "жену севера" скальды могли видеть как в условно-поэтической Финляндии, так и в лермонтовской горной Шотландии, тоже "полуночной стране".

Ведьма Лоухи, совсем как лермонтовская "Жена севера", губит героев. Когда кое-кто из ученых предполагает, что "центральный образ стихотворения "Жена севера" — прекрасная женщина с чертами демонизма, окруженная суеверной легендой, — по-видимому, навеян стихотворением Александра Пушкина "Портрет"", он, по-видимому, совсем не разбирается ни в поэзии, ни в истории. Оттолкнувшись лишь от того, что и у Пушкина в стихотворении "Портрет" упоминаются "жены Севера", он даже не обращает внимания на то, что Пушкин имеет в виду чопорных петербургских красавиц, а у Лермонтова героиня — мифическая демоническая фигура. Какие уж тут сравнения. Про пушкинских "жен Севера" написано: "О жены Севера, меж вами…" — это его обращение к северным женам — к тому же холодному Петербургу. Никакой мистики, никаких загадочных северных сказаний.

Скажу честно, стихотворение Михаила Лермонтова "Жены севера" абсолютно независимо ни от чего, это одно из моих любимых лермонтовских стихотворений с юности, впрочем, как и остальные его северные стихи.

Северная поэзия Лермонтова похожа на статую древности, которую откопали в развалинах. Статуя прекрасная, совершенная, но совсем позабытая.

Впрочем, как и сама история вечевой Новгородской республики. Для демократов эта история чересчур русская, для патриотов чересчур центробежная, вольнолюбивая. Явная русскость торчит из всех углов его новгородских стихов. Он соединяет воедино свободолюбие и отчизнолюбие. Еще все в том же 1830 году 3 октября шестнадцатилетний юноша пишет стихотворение "Новгород". Никогда там не бывая, он чувствовал его родным и близким.

Это не описание города, а скорее, мечта Лермонтова о русской вольности. Не случайно философ Владимир Соловьев называл его первым ницшеанцем: "Я вижу в Лермонтове прямого родоначальника того направления чувств и мыслей, а отчасти и действий… которое для краткости можно назвать "ницшеанством". Глубочайший смысл действительности Лермонтова освещается писаниями его ближайшего преемника Ницше". Но ницшеанец в нем явно славянского замеса. Остается удивляться, как он в свои шестнадцать-семнадцать лет так перепахивал и исторические характеры, и всю мировую литературу, заимствуя лишь то, что ему было необходимо, но придавая всему глубинный русский смысл. Читая эти новгородские стихи сегодня, думаешь, как ко времени и к месту, как они необходимы всем нам. Или и на самом деле "мужеством упали"?

Что такое его новгородская поэма "Последний сын вольности", как не песнь чистому славянству, которое еще в те древние времена угнеталось чуждыми русскому духу варягами. Дело другое, что и русские со своей вечной враждой между собой неизбежно обречены на поражение. Потому и позвали княжить в IX веке чуждого им варяга Гарика.

Душа славян мечтала о возврате вольности, но их мечты "презирал варяг-властитель; все их законы, все права…". Рурик похищает невесту витязя Вадима и, обесчещенную, бросает на гибель. Вадим рвется в бой с варягом и тоже погибает. "Он пал в крови, и пал один — последний вольный славянин!" Увы, сколько столетий пролетело, сколько битв, сколько разных варягов на Русь ходило, и вновь повторяется старое. И всё так же забываются древние русские ценности. Может, поэтому о новгородских стихах Лермонтова так мало пишут. Еще вольность горцев можно поддержать, воспеть славу Мцыри, но когда Лермонтов пишет в поэме "Последний сын вольности" о забвении русского богатыря, как-то не любят это цитировать.

В "Последнем сыне вольности", где изображается и "великий", и "ужасный" Новгород, звучит упрек против иноземного ига. Гостомысл, умирая, обращается к "людям новгородским", во избежание внутренних раздоров, просить помощи со стороны: "Призовите князя чуждого, / Чтоб владел он краем Родины". Наказ послушно исполняется. Автор не соглашается с этим:

Лермонтову всегда было чуждо смирение. Он бунтовщик по натуре, не желающий и не умеющий сдерживать свои страсти. Он и в творчестве пишет как бы рывками, с налетающей на него стихией творчества, и вдруг божественный свет высокой поэзии освещает всё пространство мира. И уже не поймешь, откуда этот свет — то ли с надземных шотландских кельтских высот, то ли из адского пекла. Прототипом главного героя поэмы послужил реальный герой из русской летописи Вадим Храбрый, защищавший независимость Новгорода и павший от руки Рурика. Вадим был для наших вольнодумцев XIX столетия символом борьбы за свободу и вольность.