Портрет с пулей в челюсти и другие истории - читать онлайн книгу. Автор: Ханна Кралль cтр.№ 17

У вас он, не выдержал Блатт, хотя перед тем, как войти, я попросила его помалкивать. У вас, в вашей кухне. Женщины явно не поверили. Хотите – проверьте. Вот она, пуля, вот здесь. Подходили по очереди: сестра Зоси Б., дочь сестры и невестка. Ой, пуля. Чувствуешь? Я чувствую. И вправду пуля. Обрадовались, бросились готовить бутерброды. Ну и вы живой! Берите, угощайтесь. А много этого золота вы им дали? Ого-го-го. Юзик-то наш в ихнем дворе кольцо нашел с сердечком, большое, на средний палец. Потерял, когда в армии служил. Говорила я ему: не бери, Юзик. А дочка обручальное кольцо потеряла, которое ей оставила на память еврейка из Малинеца. Пришла с ребенком, мы им дали молока, но к себе не взяли – побоялись. Девчушечка большая была, уже говорить умела. Что говорила-то? Мама, не плачь, говорила. Да вы угощайтесь… В Добрах в лесу прятались две еврейки. Люди им пряжу носили, чтоб вязали на спицах, кто-то донес, их забрали в участок, они там повесились. На дороге за поворотом еврейка лежала, красавица. Сперва одетая, потом кто-то взял платье. Народ ходил смотреть, какая красивая. А Мартин как в воду канул, вместе с женой и детьми. В тот самый день, когда из Люблина эти… милицейские… приехали. Лошади ржут, коровы мычат, рожь стоит неубранная, но никто не заходил, боялись; всё одичало. Может, Мартина и в живых давно нет? А может, он на это золото усадьбу купил? Шампиньоны в парниках выращивает? Вы-то его зачем ищете? Смогли бы сейчас убить? Не смог бы, сказал Блатт. Спросить чего хотите? Нет. Так зачем ищете? Чтобы на него посмотреть. Ничего больше не хочу, только посмотреть. Посмотреть? И охота вам?

12.

Еврейка с ребенком. Красивая еврейка. Две еврейки в Добрах. Фредек в овине. Шмуль в лесу… Томас Блатт опять принялся подсчитывать. Все они здесь – обвел рукой круг, – и ни одной могилы. Почему нет еврейских могил? Почему никто не скорбит?

Мы проехали Избицу, Красныстав и Лопенник. Солнце садилось. Все стало еще непригляднее, еще серее. Возможно, из-за душ умерших. Кружат тут, не хотят уходить, потому что никто о них не печалится, никто по ним не плачет. От неоплаканных душ такая серость.

1. После спектакля

Этой осенью ^[52] московский воздух был пропитан туманом и серостью. Уже которую неделю не уходил циклон. Бесконечно обсуждалось ТО СОБЫТИЕ: почему так случилось и почему именно с ними. Преобладало мнение, будто Господь покарал Россию за ее грехи. Не исключалось, что Ленин мог быть порождением сатаны. Подчеркивалась роль погоды. Тогдашняя погода была вроде нынешней: господствовал долгий, невыносимый, вгоняющий в депрессию циклон.

В годовщину ТОГО СОБЫТИЯ люди собрались перед зданием ЦК. Молились за душу царя, за Святую Русь, за тех, кто погиб, защищая царя и отечество, а также за тех, кто погиб в лагерях и в Афганистане.

Этой осенью люди всё чаще собирались вместе и молились всё горячей. В церквях происходили удивительные вещи. Певица, которая была секретарем парторганизации большого академического хора, во время богослужения в храме запела таким звучным, чистым и сильным голосом, каким раньше никогда не пела. Уверовав в Бога, она вышла из партии и крестилась. Подобные обращения были нередки. О том, как станут развиваться события дальше, гадали по звездам. Астрологи предсказывали, что зимой до трагедии не дойдет, но весной быть голоду и гражданской войне. Лозоходцы призывали избегать геопатогенных зон, усугубляющих страх и пожирающих энергию. Милиция напоминала гражданам, что, выходя на улицу, не следует надевать драгоценности. Общество “Память” ^[53] предупреждало евреев: пора убираться из России. Журналистке Алле Г., которая выступила свидетелем в суде над боевиками “Памяти”, ворвавшимися на собрание писателей, сообщили, что дни ее сочтены. “Мы тебя убьем ^[54], – заверил мужчина, притаившийся в подъезде. Он был молод, опрятно одет, вежлив. – Мы тебя убьем, – повторил он беззлобно. – От нас не уйдешь, не надейся”.

Этой осенью со стен московских домов осыпа́лась штукатурка, срывались балконы, от крыш к фундаменту поползли черные трещины. На Неглинной стену подперли сваей. Свая раскололась, ощетинилась щепками. На Кузнецком мосту один из домов огородили дощатым забором. Кто-то выломал доску, стало видно подвальное окно. Стекол не было. Окно заклеено газетой. В газете дыра. Во дворе дома, напротив Кремля, сушились одеяла. От одного был оторван кусок. Остаток колыхался на ветру, концы торчавших из него длинных спутанных ниток утопали в грязи. На каждой улице в деревянной будке с надписью “Чистка обуви” сидел человек, но обувь у прохожих была грязная. Возможно, потому, что на мостовых стояли лужи (лужи были, хотя дождей не было). Прохожие двигались неторопливо, будто не зная толком, куда идти. Иногда останавливались и через витринное стекло заглядывали в магазин. В центре купить можно было только две вещи: в уличном ларьке – баночку маринованного чеснока, в магазине – электрический дверной звонок. Люди заходили в магазин, разглядывали звонки, проверяли, действуют ли. С минуту прислушивались к резким протяжным звукам, словно раздумывая, не купить ли, а потом выходили на улицу и не спеша продолжали свой путь. Когда-то в застроенном домами XIX века центре Москвы, не лишенном сецессионного изящества, кипела жизнь. Этой осенью обрамление улиц производило впечатление декорации. Театральной, до мелочей продуманной, однако видели вы ее уже постфактум. После того, как погасили свет. После спектакля.

2. Он

Вдали от московского центра, у подножья лесистых Воробьевых гор, при царице Екатерине II для одного из ее фаворитов был построен летний дворец. После революции в нем разместили Институт химической физики, а во флигелях для прислуги поселились научные работники. Желтые стены, белые дорические колонны и обширный парк прекрасно сохранились. Не будь на двери объявления, гласившего, что к празднику Великой Октябрьской cоциалистической революции будут выдавать талоны на промтовары, усадьбу можно было бы принять за музей-заповедник XIX или даже XVIII века, олицетворение российскости, по которой этой осенью все сильно тосковали.

Проживавшая в доме с колоннами Сарра Соломоновна П., кандидат химических наук, по случаю праздника получила талон на пальто. Доцент, что жил на первом этаже, получил талон на утюг. Брат Сарры, профессор Лев Соломонович П., ничего не получил, потому что в его институте талонов на промтовары не выдавали. Правда, разыгрывали мясные консервы – на двадцать ученых приходилась одна банка, – но профессору консервов не досталось.

Сарра и Лев родом из Астрахани. Их дедушка был очень набожным, у него была длинная борода, он носил талес ^[55] и каждый день ходил в синагогу. Их дядья – люди прогрессивные – издавали меньшевистскую газету. Их не менее прогрессивный отец работал инженером в нефтяном флоте. Лев Соломонович П. окончил Ленинградский университет; его научным руководителем был академик Алексей Крылов, великий математик и кораблестроитель. Когда в 1937 году Льва Соломоновича арестовали (один из его коллег прилюдно назвал орган ЦК “Вопросы философии” говном, а Лев Соломонович – так значится в обвинительном заключении – с этой точкой зрения “молча солидаризовался”), Крылов направил Молотову длинное письмо, в котором характеризовал Льва Соломоновича П. как исключительно талантливого человека, мгновенно схватывающего суть сложнейших проблем. “Работая рядом, он заинтересовался морской историей – наиболее любопытным ее периодом <…>, когда Трафальгарским сражением больше чем на сто лет было упрочено морское могущество Англии, – писал в 1937 году академик. – Он поразил меня своей способностью быстро улавливать самое существенное в содержании такого обширного сочинения, как, например, двухтомное жизнеописание Нельсона”. “Если ваш ассистент окажется невиновен, – написал в ответ Молотов, – через неделю вы с ним будете пить чай с ромом у вас в кабинете”.