Воспоминания о Евгении Шварце - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Биневич cтр.№ 147

Сильное, прекрасное в Евгении Львовиче надо брать на фоне более чем трудной его биографии. Только тогда все обрисуется и может быть понято вполне.

Человек такой чуткости, такой совестливости, с таким чувством нескладного, конфузного, казалось бы, должен быть оберегаем с удвоенной заботливостью. Но таких-то обычно и не укроют вовремя, и не защитят.

Другие требуют от тех и сех того и сего, всеми правдами и неправдами добиваются специального внимания. А эти, видите ли, заняты: они стремятся к совершенству. Вот и попадают прямиком под всевозможные ветры и метели.

Когда будет написана обстоятельная биография Евгения Львовича, из нее станет окончательно ясно, что каждая его пьеса, каждый сценарий несли автору многообразные неприятности. Их не понимали, не принимали. Требовали решительных переделок. Засыпали градом раздраженных и отеческих советов. Порицали, распекали. Отвергали.

Написанное Шварцем в основном лежало, лежало годами. А кого только тем временем не выводили к читателям и зрителям курьерским ходом!

По сути дела, при жизни его пьесы, не считая немногих детских, ставил один Акимов.

Он же, наряду с некоторыми другими театральными людьми, поддерживал Шварца в годы войны, когда Евгений Львович и Екатерина Ивановна жили совсем бедно, плохо.

В Москве наездом Ленинградский театр комедии показал премьеру «Дракона». Премьерой все и кончилось. Спектакль приказано было исключить из репертуара. Шли зловещие обсуждения-поношения.

Вместо «Литературной газеты» и других тогда издавалась одна общая — «Литература и искусство». 25 марта 1944 года она поместила, статью известного в ту пору писателя Сергея Бородина (Амира Саргиджана) «Вредная сказка» — о пьесе «Дракон». В статье утверждалось: «очень сомнительный урок преподает сказка Евгения Шварца»; «вредная антиисторическая и антинародная, обывательская точка зрения на современность»; «беспардонная фантастика Шварца, которая выдает его с головой»; «пасквиль»; «клевета».

Только человек, живший в те времена, вполне поймет, как это страшно. Как скверно было Евгению Львовичу. Слава богу, рядом Акимов и Театр комедии. Это потом, позже, у Акимова отняли театр с участием доброхотов из самой труппы.

В связи с «Драконом» можно было ожидать чего угодно.

Кое-кто из друзей Шварца в тридцатые годы был арестован и отправлен в ссылку. Круг сжимался. Евгений Львович уничтожил хранившиеся у него списки стихотворений близкого человека Николая Макаровича Олейникова. Рассказывал мне об этом с безысходным стыдом.

Ирина Валериановна Карнаухова вспоминала: в тот день, когда Зощенко исключали из Союза писателей и всячески шельмовали, она увидела Шварца, вышедшего из зала, где шло собрание. Евгений Львович стоял на лестнице Дома писателя и плакал. Он действительно ничего не мог сделать. Решительно ничего, кроме домашним образом сказанных слов. Если бы он произнес их на собрании, это бросило бы только еще более густую тень на Зощенко: вот какие люди (автор «Дракон»!) его поддерживают, не им ли и заморочены их головы?! Уж не говорю, что сделали бы с самим Шварцем.

Шварца спасало то обстоятельство, что его принимали за чудака. За человека, который не умеет, не способен ориентироваться в обстановке.

Он не включался сам и не был втянут волей судьбы в соревнования на соискание почестей и известности. Получал мало, имел мало. Все это и давало возможность более спокойно его оценивать, как бы вынести за скобки, поставить вне ряда особенно опасных, тех, кто оттесняет или хотя бы способен оттеснить от щедрот.

Все-таки гонения происходили.

В предсмертном бреду тяжело умиравшего Евгения Львовича всплыло имя писателя (писателя? негодяя!), запятнавшего себя, наряду с прочими гнусностями, злющей активностью в тяжкую пору так называемой «борьбы с космополитизмом». Тогда и Шварц хлебнул в очередной раз горя. И опять последний удар миновал его.

Обязательный, с искренним чувством долга своего перед другим, а не других перед собой (не говорю, что такого совсем не было, но тогда уж редко и на дальнем плане), он мучился тем, что жизнь не дает ему возможности по-настоящему оберегать, защищать дочь и жену. Письма к дочери Наташе — целый роман воспитания, заботы и тревог. И чуть ли не в каждом письме о деньгах. Вот-вот они появятся, совсем скоро будут, все назначенное им самим он отдаст, и еще прибавит! Деньги наконец появлялись, тут же расходились. И снова: вот-вот они опять появятся, очень скоро будут…

Николай Иванович Глазков, еще один чудак, на Шварца, впрочем, мало похожий, сочинил однажды:

Мудро сказал Гесиод относительно брачного ложа:

— Лучше хорошей жены ничего не бывает на свете,

Но ничего не бывает ужасней жены нехорошей.

Кому же и знать это, как не писателю, для которого жена — его трудовой коллектив?

Подхожу к теме особенно деликатной, но и ее не выкинуть из рассказа о Шварце.

В книге «Мы знали Евгения Шварца» несколько раз по разным поводам вспоминают первую его жену, актрису Гаянэ Николаевну Халайджиеву. Я ее не знал, даже не видел ни разу, хотя Гаянэ Николаевна пережила и Евгения Львовича, и Екатерину Ивановну.

О Екатерине Ивановне Обуховой (8), главной, долголетней спутнице Шварца, сказано совсем мало. Но кое-где брошены слабые намеки на то, что жизнь Евгения Львовича с ее приходом переменилась не к лучшему.

Знаю, многие не любили Екатерину Ивановну, судили о ней исходя из своих интересов и личного своего неудовольствия.

Видимо, что-то в укладе жизни Евгения Львовича при Екатерине Ивановне, бывшей до того несчастливо замужем за другим, действительно сильно изменилось. Как я понимаю, пропало ощущение, что двери дома открыты многим, исчез дух вольного актерского богемного житья.

Главное время Евгений Львович и Екатерина Ивановна прожили вместе, ведь и его и ее первые браки были недолгими.

Екатерина Ивановна была моложе Евгения Львовича лет на восемь. Но после его смерти без конца болела, чахла, ускорила свою смерть и скончалась 10 декабря 1963 года.

Она, вероятно, всегда была человеком, что называется, сложным, нервным до истеричности. Пожалуй, по настроениям переменчивым.

Но только не в основном.

Преданность ее Евгению Львовичу, на мой взгляд, носила характер истовый. Она была вся в нем.

Годы и собственная обостренная чуткость уподобили ее мужу, развили вкус, понимание людей и книг. Пожалуй, все это я понял позже, когда Евгения Львовича не стало.

Когда же мы бывали в гостях при нем еще, Екатерина Ивановна обычно держалась молчаливо, но как-то славно, определенно интересуясь и сочувствуя. Да, она бывала неразговорчива — и это мне нравилось. Мало ли встретишь жен у известных людей, которые находят особую отраду в том, чтобы опережать мужей своими мнениями; чтобы царить хотя бы в домашнем быту, в домашней беседе.