Лев Ландау - читать онлайн книгу. Автор: Майя Бессараб cтр.№ 53

— Значит, все в порядке.

Однажды знакомая из провинции рассказала Ландау о молодом переводчике, который хвастался, что в него до самозабвения влюблена молоденькая девушка из продовольственного магазина, что она приносит ему еду, бродит под его окнами.

Дау помрачнел:

— И вы ничего ему не сказали?

— Нет…

— Зря. Я бы сказал: «Не стыдно обирать продавщиц?»

— Но девочка тоже хороша. Могла бы быть поумнее.

— Но она влюблена и не видит обмана. Винить ее нельзя.

— Трудности есть у всех, и, пока человек жив, он должен бороться. Ведь жизнь — это действительно борьба, уйти от этого никому не дано. — Чувствуя, что ему удается убедить свою знакомую, Дау продолжал:

— Избавиться от предрассудков очень трудно, многим просто лень от них избавиться. А позаботиться о том, чтобы объяснить вред предрассудков людям, которые этого не понимают, — и подавно лень. Еще Пушкин заметил, что мы ленивы и нелюбопытны…

«Балагана», если употребить его собственное выражение, Дау терпеть не мог. Он любил юмор, остроумие и веселье. Его чувство юмора сказывалось иногда даже не в содержании фразы, а в том, как он ее произносил.

Порой собеседник, демонстрировавший свою «ученость», ожидал услышать от Льва Давидовича нечто наукообразное, а слышал совсем не то. Так, один молодой искусствовед однажды принялся излагать Ландау свои взгляды. Он говорил запальчиво и нервозно:

— Любой элемент человеческого тела несет на себе печать индивидуальности, что-то выражает. Поэтому часто некрасивые от природы люди с возрастом теряют некрасивость. И наоборот. Много чудесных девушек в сорок — пятьдесят лет превращаются в форменных крокодилов. Мещанский быт раздирает цельность натуры, внутренняя сущность доминирует, поглощает все, что было хорошего. И только очень немногим удается сохранить душу, чистоту помыслов. Такие люди богоподобны.

— Вы душист, а я красивист-мордист. Что же касается девушек, то к пятидесяти годам они просто стареют, — ответил Дау с ясной, обезоруживающей улыбкой.

Просто удивительно, как Дау мог держать в уме все, даже, казалось бы, малозначительные подробности домашних дел и забот многочисленных знакомых.

Много лет на академической машине, которая была закреплена за Ландау, работал Валентин Романович Воробьев. Классный шофер, он возил Льва Давидова особенно осторожно. Отношения у них были всегда хорошие, и Дау был осведомлен о домашних делах Воробьева не меньше, чем Воробьев о его собственных.

Валентин Романович рассказывал, что, когда он уже не работал в Институте физических проблем, он часто делал крюк и заезжал во двор института в надежде хотя бы мельком увидеть Дау и поговорить с ним.

«Ко мне никто так хорошо не относился, как Лев Давидович», — вспоминал он.

Ландау интересовался людьми совершенно искренне. Быть может, поэтому многие поверяли ему свои сердечные тайны.

Однажды двадцатилетний юноша пожаловался Дау на странное поведение любимой девушки. Дау грустно улыбнулся:

— Бойтесь странностей. Все хорошее просто и понятно, а где странности — там всегда скрыта какая-нибудь муть.

В другой раз немолодая, измученная женщина спросила совета: разводиться ли ей с мужем, если она его разлюбила.

— Уже самый факт, что возник такой вопрос, исключает все сомнения в целесообразности развода.

— А как мне быть с дочкой? Она собирается замуж, он тоже студент, учатся оба плохо…

— Вы хотите передать ей свой жизненный опыт, а это невозможно.

Особенно запомнилось полуотеческое-полудружеское отношение Дау к санитарке Тане Близнец. Когда он выздоравливал после ран, полученных в автомобильной катастрофе, Таня находилась возле него неотлучно. За ее доброту и мягкий характер Дау испытывал к ней сердечную благодарность. Единственное, что его волновало, — это спокойное отношение Тани к тому, что она не замужем. Искренне желая Тане счастья, Дау убеждал ее, что нельзя оставаться одной, что нет ничего печальнее одинокой старости, что надо усиленно искать себе спутника жизни. Таня отнекивалась, что ей, мол, тридцать, что время упущено и она ничего не хочет менять в своей судьбе. Однако через два года Таня счастливо вышла замуж, у нее родилась дочка.

Как-то вечером речь зашла об одном из старых знакомых, у которого была жена и двое детей и который вдруг стал отцом внебрачного ребенка и с тех пор вел изматывающую жизнь, разрываясь между двумя семьями.

— Балаган, — махнул рукой Дау. — Такие мужчины меня всегда удивляли.

Но ни в чем так не сказывалась цельность натуры Дау, как в вопросах гражданского долга. Тут он был непоколебим, и выражения, которые он употреблял, были резки:

— Н. лодырь, мразь, заставить его работать так же невозможно, как заставить родить ребенка. Он просто не способен на это!

Он был убежден, что благодушное отношение к лодырям недопустимо, что их надо открыто презирать, высмеивать, бойкотировать, ибо это общественное зло, а со злом надо бороться.

Очень не любил болтунов.

В Коктебеле одному начинающему поэту сказал:

— Ваши стихи о дружбе напомнили мне известные слова Герцена: когда у него спросили, верит ли он в возможность дружбы между мужчиной и женщиной, Герцен ответил: «Да, но этого рождаются дети». Любовь — святое чувство, бояться его не надо. Надо бояться отсутствия любви и плохих стихов о любви.

И снова хочется сказать несколько слов о том, что Ландау был прирожденным учителем. Учить, воспитывать — это было у него в крови, причем он воспитывал не только молодых физиков: автору этих строк, как уже упоминалось, пришлось испытать его влияние на собственном опыте.

Когда я, еще будучи студенткой Института иностранных языков, сказала Льву Давидовичу, что хочу перевести на русский язык комедию Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным», он только рукой махнул:

— Где уж такому лодырю, как ты, перевести пьесу!

Меня так задел его насмешливый тон, что я чуть не расплакалась. Помню, я начала говорить, что у меня уже переведено несколько сцен, но он покачал головой и снова погрузился в чтение газеты. С этого дня я жила одной мыслью: доказать Дау, что я все-таки сумею перевести пьесу. С энергией, дотоле мне не свойственной, я принялась за работу и через полтора месяца сообщила Дау, что пьеса переведена и что теперь я предложу ее одному из московских театров. Дау с сомнением пожал плечами:

— Попытка не пытка, только вряд ли у тебя что-нибудь получится.

Помню, как после подписания договора с Театром имени Пушкина я позвонила Дау с Тверского бульвара. На мое сообщение он ответил пословицей:

— Бывает, что и корова летает.

Но в день премьеры он признался, что спектакль ему очень понравился. Будучи убеждена, что он помнит свои обидные реплики не хуже меня, я спросила, отчего он не верил, что мне удастся чего-нибудь добиться.