Лев Ландау - читать онлайн книгу. Автор: Майя Бессараб cтр.№ 43

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Лев Ландау | Автор книги - Майя Бессараб

Cтраница 43
читать онлайн книги бесплатно

Данилов ничего не мог понять. Кто прислал ему деньги? За что? Он обратился к заместителю директора института Ольге Алексеевне Стецкой. Та пришла в ужас:

— Немедленно отошлите деньги обратно! Ни в коем случае не берите их! Из этого неизвестно что может выйти!

Бог знает, чем бы все закончилось, если бы Дау случайно не встретил Бора Фрадкова, приятеля Данилова.

— Кстати, Бор, вы не знаете, получил Игорь деньги?

— Какие деньги?

— От Гаруна аль-Рашида.

Фрадков расхохотался и рассказал Льву Давидовичу, в какой панике была Стецкая, когда узнала о денежном переводе.

— Но ведь это такой известный персонаж, — удивился Дау. — Неужели есть люди, которые не читали «Тысячи и одной ночи»?

— Тут было не до сказок, — сквозь смех проговорил Фрадков. Алиса Ивановна Данилова, вспоминая события сорокалетней

давности, говорит:

— Вы не представляете, как это было неожиданно и как мы с Игорем были счастливы! Это одно из самых приятных событий в моей жизни. Как волшебная сказка.

Когда сын Ландау Гарик закончил восьмой класс, десятилетки заменили одиннадцатилетками. Для этого программу девятого и десятого классов растянули на три года. В вечерних школах рабочей молодежи программа оставалась прежней, и многие восьмиклассники, чтобы не терять год, поступили на работу и перешли в вечернюю школу.

Надо было решать, учиться ли Гарику в дневной школе еще три года или идти в вечернюю. Дау решил, что год терять неразумно, мальчику четырнадцать лет, и лучше работать в лаборатории и учиться, чем бездельничать.

Отец спросил у сына, не трудно ли ему будет.

— Нет, не трудно.

В дальнейшем если и возникали трудности, то совсем иного порядка. Так, Гарик неохотно уходил из лаборатории. Он оказался толковым лаборантом, быстро понял, в чем его обязанности. Единственное, что было ему неприятно, это укороченный рабочий день. Но надо было ехать в школу, и он уходил из лаборатории в положенное время.

Работал он хорошо, держался скромно, допоздна читал, по праздникам и в выходные дни отсыпался за всю неделю и практически не доставлял родителям особых забот и ограничений.

Дома он мог починить и телефон, и телевизор, приводя в изумление мать и бабушку. Он мог собрать и разобрать любой прибор, в отличие от Дау, который даже боялся к приборам прикоснуться.

— Гарик будет экспериментатором, — постоянно твердила Кора. И она не ошиблась.

Как не похож был Ландау сороковых — пятидесятых годов на того болезненно застенчивого юношу, каким он был в студенческие времена! В отроческие годы мать задела его самолюбие, высказав опасение, что из него ничего не выйдет — ленив, не умеет работать. Надо ли еще раз повторять, что к тому же хилый, как он сам говорил, «едва пригодный к жизни», он сделал себя сильной личностью. Это победа, которую философы древности считали самой трудной, — победа над самим собой.

Люди, которые знали Дау с молодых лет, замечали происходившие в нем перемены. Но те, кто видел его в пятнадцать-шестнадцать лет, а потом долго не встречал, с трудом узнавали. Пред ними был совершенно другой человек, даже отдаленно не напоминающий нескладного подростка, приехавшего в Ленинград из Баку в 1924 году…

В своих воспоминаниях друг Ландау Элевтер Андроникашвили пишет, что ему представляется Дау, окруженный группой молодых блестящих теоретиков, ведших вместе с ним борьбу за новый подход к преподаванию теоретической физики, борьбу, в которой он принимал такое темпераментное участие.


«Молодая профессура вкладывала много страсти в ниспровержение установившихся норм преподавания физических дисциплин. Но и сторонники старого метода не сдавались. Поэтому некоторые дисциплины, как, например, аналитическая механика, нам, подопытным кроликам, читали дважды, с двух точек зрения, и, кажется, параллельно. Победа новых взглядов была обеспечена постепенно, по мере выхода полного “Курса теоретической физики” Ландау и Лифшица. На протяжении десятилетия появлялись том за томом: “Механика”, “Статистическая физика”, “Механика сплошных сред”, “Электродинамика”, “Квантовая механика”, “Теория поля”, — и они сыграли замечательную роль в истории развития нашей науки. В следующие десятилетия эти книги выходили вторым и третьим изданиями, потом в Англии, в США, в Китае, в других странах. В 1962 году этот труд, по которому училось несколько поколений физиков, был удостоен Ленинской премии. Еще будучи студентом, я оказался у устных истоков этой замечательной научной концепции.

Свою молодость Ландау провел в борьбе за становление нового. Он боролся методом шумных споров, методом “отлучения от церкви”, методом тотального презрения к старому, к отжившему, к неправильному. Так проведенная молодость оставила след на долгие годы. И теперь, создавая новую теорию сверхтекучести, за которую ему впоследствии была присуждена Нобелевская премия, он продолжал оставаться непримиримым и резким. Огромное число людей, особенно экспериментаторов, его побаивались. Даже товарищи по работе подолгу не решались спросить его о чем-нибудь.

Обычно “наукообразный” (так назывались молодые научные работники), желавший поинтересоваться мнением Ландау, долго стоял за дверями лаборатории и прислушивался к разговорам, которые Дау вел со своими сотрудниками, разгуливая по длинному коридору Капичника. Удостоверившись, что Дау находится в хорошем настроении, жаждущий приобщиться выскакивал из-за дверей и скороговоркой выпаливал свой вопрос:

— Дау, я хотел спросить вас…

— Чушь! — кричал Ландау, не дослушав вопроса, и жаждущий немедленно скрывался за дверью.

Конечно, репертуар его выкриков был богаче: “Ахинея!”, “Галиматья!”, “Ерунда!”, “Глупости!”, “Позор говорить такие вещи!” необычайно разнообразили слышимую реакцию Дау на задаваемые ему вопросы.

Нехорошо ругать товарищей только за то, что они задали вопрос в неудачной форме. Но я считаю, что в этом были повинны обе стороны. Во-первых, по крайней мере, неполитично выскакивать из засады хоть с дурацкими, хоть с умными вопросами на человека, который вздрагивал при этом от неожиданности и, пугаясь, терял ход своей мысли. Во-вторых, нельзя так панически бояться прослыть недостаточно умным человеком и при первом же несогласии, хотя бы и выраженном в такой шокирующей манере, прятаться за ту же дверь, из-за которой ты только что выскочил.

Может быть, это неправильно, но я всегда оставлял за человеком (в том числе и за собой) право ошибаться. Поэтому я не выскакивал на Дау из-за дверей и, выслушав крик “Ахинея!”, не убегал, а требовал доказательств того, что мой вопрос и в самом деле ахинея. Между прочим, довольно часто выяснялось, что мой вопрос не так уж и глуп и вполне достоин ответа из уст самого Ландау.

Иногда я говорил:

— Дау, почему вы так нетерпимы к чужим недостаткам и готовы сожрать живьем человека только за то, что он задал вам вопрос в не совсем продуманной форме?

— Что вы, Элевтерчик, — говорил Дау. — Я никогда и никого не обижаю, и я никогда никого не сожрал, я вовсе не язычник, наоборот, я полон христианского смирения. Но я выполняю свой долг и просто защищаю науку от нападок на нее со стороны этого…

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию