Поэтому Шумилов пресёк все поползновения купчихи и заявил, что он сейчас уезжает. Александра Егоровна как будто бы мигом протрезвела, взяла себя в руки и вполне будничным тоном попросила подождать пару минут. Она вышла из комнаты и до слуха Шумилова донеслись приглушённые женские голоса, что-то живо обсуждавшие в соседней комнате. Алексей Иванович улыбнулся: госпожа Протасова, стало быть, всё это время занимала позицию за дверью. Видимо подслушивать и подглядывать было в традициях этого дома.
Очень скоро Александра Егоровна вернулась в сопровождении женщины, которая действительно оказалась её мамашей. Шумилов не без любопытства рассматривал маленькую, тучную, быструю в движениях нечёсанную женщину. Как очень скоро понял Алексей Иванович, эта женщина являла собой типичный образчик ленивой умом, но самодовольной купчихи, презирающей всякого, кого считала беднее. После краткого взаимного представления Протасова заговорила с Шумиловым нелюбезно, отрывисто, чуть ли не лая:
— Господин Шумилов, вам давно известно о нашем намерении приобрести землю. Огласите свои условия, и давайте решим, как нам действовать далее.
Протасова даже не предложила сесть, они так и разговаривали стоя на пороге комнаты. Политеса у этой госпожи было ещё меньше, чем у её дочки, но Шумилов решил ей подыграть, изобразив из себя человека жадного и неумного. Для него было очевидно, что именно с такими людьми Варвара Андреевна предпочитала иметь дело.
— Я бы хотел, мадам, чтобы были соблюдены определённые кондиции. Свою долю я бы желал видеть не менее чем пятьдесят тысяч рублей серебром. Кроме того, ещё тысяч двадцать-тридцать следует положить на оплату моих помощников. Таким образом, моя общая комиссия должна быть не менее семидесяти-восьмидесяти тысяч. Извините, менее никак-с. Если менее, то мне это дело неинтересно. За эти деньги я могу в самое ближайшее время, скажем, до середины августа предложить вам один или два больших участка в европейской части России, оценённых в восемьсот тысяч рублей. Мы сможем их переоценить не менее чем на минус двадцать процентов, то есть, вам они будут предложены не за восемьсот тысяч, а за шестьсот сорок тысяч рублей. За вычетом моей комиссии ваша чистая экономия составит никак не менее восьмидесяти-девяноста тысяч серебром.
— Уж больно вы много ломите, господин Шумилов, — поморщилась Протасова. — Вы на половину моего дисконта лапу накладываете!
— Извините, мадам, этот дисконт не ваш. Этот дисконт появится лишь благодаря мне и моим товарищам. Замечу, что двадцать процентов — это минимум, реально мы сможем написать куда больший процент снижения оценочной стоимости. Полагаю, он составит четверть или даже тридцать процентов оценки. Так что ваш дивидент превысит сто тысяч. Кроме того, участок зачастую продаётся по цене куда больше той оценки, с которой выставляется на торги. То есть надел на восемьсот тысяч может быть продан и за восемьсот пятьдесят тысяч, и за девятьсот. Торги-то конкурентные. Для того чтобы вам никто не перебил сделку, мы ваш участок вообще не будем включать в список торгуемых земель. Поэтому вам никто конкуренцию составить не сможет: спокойно придёте и купите свою землю в обход аукциона. А в протокол аукциона мы внесём запись о том, что покупка состоялась именно на аукционе. Помилуй Бог, Варвара Андреевна, для вас мы создадим все условия, чем же вы недовольны?
Протасова как будто заколебалась. Она пытливо вглядывалась в глаза Шумилова, стараясь прочесть в них нечто такое, чего там точно никак быть не могло. А Алексей, видя борения в душе купчихи, усилил нажим:
— Здесь дело такое, мадам, жадничать нельзя. Подмазывать надо хорошенько, если ходите, чтобы всё покатилось ладно. Все ведь умеют считать, чай не дурные, ведь люди с бухгалтерским образованием! Мои люди ведь будут видеть ваш дивидент. Что ж, вы хотите хапнуть больше ста тысяч рублей, а моему оценщику пожалеете десятку тысчонок?
— Мне нужен участок больший, чем на восемьсот тыщ, — довольно бесцеремонно перебила его Протасова. — У вас есть надел на мильон двести тыщ?
— Найдём-с.
— Ну и хорошо. Как нам действовать? — вопрос означал, что Варвара Протасова приняла условия Шумилова.
— Прежде всего, подготовьте деньги. Вся сумма должна быть зачислена на счёт в любом столичном отделении одного из семи банков, список которых я вам сейчас напишу. Следует пользоваться услугами именно этих банков, поскольку они при перечислении денег за покупку не возьмут процент; у них есть специальный договор с нашим «Обществом» по безкомиссионному обслуживанию сделок покупки земли. Не позже чем за неделю до совершения покупки вам надлежит представить выписку со счёта, удостоверяющую наличие у вас достаточной суммы.
— Кому представить? — с подозрением в голосе уточнила Протасова.
— Разумеется, мне, мадам. Я должен убедиться, что деньги у вас действительно есть, и сообщить об этом своим контрагентам. Поверьте мне, они будут испытывать сомнения в вашей платёжеспособности.
— Ну уж это напрасно, — хмыкнула Варвара Андреевна. — А если мы представим наличность?
— Никаких мешков с наличностью быть не может, — отрезал Шумилов. — Оплата производится только путём перечисления денег со счёта на счёт. Также не допускается дробление счёта. Деньги должны лежать в одном месте и в размере, достаточном для исполнения сделки. Как только вы соберёте нужную сумму, немедленно переводите её на счёт в питерскую контору выбранного вами банка и выезжайте в Санкт-Петербург. Разумеется, оповестите меня телеграммой о своём приезде. Свой адрес я вам также сейчас напишу. Ваша телеграмма будет для меня сигналом к тому, что планы ваши не изменились. Далее я действую по своему графику, и в течение двух недель мы проводим сделку.
Александра Егоровна на протяжении всего разговора тупо молчала. Мама, закончив обсуждение деталей, повернулась к ней и наставительно изрекла:
— Вот видишь, девочка моя, как дела надо делать?
Шумилов улыбнулся. Мама не знала, что на самом деле в эту минуту она продемонстрировала дочке яркий пример того, как дела делать не надо!
Шумилов возвратился в столицу в конце июля и на несколько дней позабыл как о «деле Максименко», так и о своих ростовских впечатлениях, погрузившись в дела, которые требовали много времени. Однако пришедшая из Ростова пятого августа от Антонина Максименко телеграмма властно вернула Шумилова в прошлое. Текст её гласил: «Статья сдана редакцию тчк Сашка отсутствует зпт Стёпа отвечает тчк подробности письмом». В закодированной форме это послание сообщало Шумилову, что Антонин возбудил дело о признании его прав наследования, Александра Егоровна на заседание суда не явилась, а вместо неё объявился Степан Митрофанович Дубровин. Последнее обстоятельство показалось Шумилову чрезвычайно интересным, поскольку появления этого персонажа он никак не ожидал.
Полученное вскоре письмо Антонина многое объяснило. Оказалось, что Александра Егоровна Максименко, получив известие о подаче иска с обвинением её и Варвары Протасовой в противодействии вступлению Антонина Максименко в права на следования, сказалась больной и исчезла из Ростова в неизвестном направлении. Прямо скажем, такое бегство было шагом далеко не умным. Вместо Александры к судье на предварительное слушание в сопровождении двух юристов явился её дядя, Степан Митрофанович Дубровин. Он представил документы, свидетельствующие о том, что доля Александры неделей ранее была выкуплена остальными акционерами компании. За тридцать шесть процентов акций «Волжско-Уральской пароходной компании» ей были единовременно выплачены миллион двести пятьдесят тысяч рублей серебром. Юристы компании заявили, что Антонин Максименко не имеет ни малейших оснований претендовать на эти акции, поскольку на момент их приобретения акционерами они не находились под арестом, не были заложены и учитывались на депозитарием счёте Александры Егоровны. Даже если последняя их кому-то и дарила (или только заявляла о намерении подарить), то депозитарий продолжал их учитывать как принадлежащие именно ей, а не другому лицу. На этом основании юристы компании делали вывод, что акционеры, купившие акции, являются добросовестными приобретателями, и иск Антонина не может быть обращён на их имущество. Дескать, компания тут ни при чём, просто брат и вдова покойного что-то там не поделили, пусть разбираются сами, а нас не трогают.