Бурная жизнь Ильи Эренбурга - читать онлайн книгу. Автор: Ева Берар cтр.№ 11

Нередко к этой компании присоединялись и другие: Цадкин, Модильяни, Пикассо, скульптор Поль Корне. Вместе с Маревной они отправлялись навестить Макса Жакоба или Модильяни. Маревна описывает типичную вечеринку у Модильяни, когда «известные люди вели себя как безумцы или истеричные школьники»: «В этом хаосе, среди физических страданий, мы постоянно подстегивали рассудок алкоголем и наркотиками. Эренбург, Катя и я пели русские песни (вернее сказать, орали, потому что ни у кого из нас не было голоса) ^[54]. Однажды ночью Эренбурга на улице арестовали полицейские и отправили в Шарантон — психиатрическую лечебницу. Его тут же отпустили, но перед этим наголо обрили. Когда на следующий день он опять появляется в кругу друзей, его нельзя было узнать без вечно растрепанных косм, в беспорядке ниспадавших на плечи: „Скажи мне честно, Жанна, и ты, Маревна, тоже, — умолял он нас, — я действительно схожу с ума или нет?“» ^[55] Он много пьет, толстеет. Ночью он работает на вокзале Монпарнас, таская ящики. Иногда он исчезал на несколько дней, отправляясь на фронт с «Красным Крестом» или для того, чтобы «пополнить запасы». «Утром, серый, изможденный, он возвращался в Ротонду и снова приступал к работе. У него появились легкие странности. В кафе, на улице, у Жанны он издавал пронзительные крики. Мы никогда не были уверены, шутит ли он или это признаки delirium tremens — белой горячки» ^[56].

Эренбург жадно читает газеты, страдает от бездеятельности, сочиняет стихи. В стихах он говорит о разрушении Арраса и Реймса, о смерти Шарля Пеги, убитом на фронте, о погромах, которые устраивали русские солдаты над польскими евреями, обвиняя их в сотрудничестве с немцами.

Приехавший с фронта в отпуск художник Фернан Леже показал Эренбургу свои наброски, сделанные в окопах. Кубистические рисунки произвели на Илью глубокое впечатление: «…передо мной — лицо войны. В его рисунках нет ничего личного <…> Нет красок: и пушки, и лица солдат на войне теряют цвет. Прямые линии, плоскости, рисунки, похожие на чертежи, отсутствие произвольного, увлекательно неправильного. На войне нет места мечте. Хорошо оборудованный завод для уничтожения человечества» ^[57]. В 1916 году, вдохновленный, надо полагать, примером совместного издания Блеза Сандрара и Сони Делоне «Проза транссибирского экспресса и маленькой Жанны французской», Эренбург издает литографским способом свою поэму «Повесть о жизни некой Наденьки и о вещих знамениях, явленных ей», где эротика и мистицизм переплетаются с кубистскими иллюстрациями Диего Риверы.

Наблюдая с ужасом эпоху, в которой ему выпало жить, Эренбург погружается в Достоевского и Леона Блуа и обнаруживает у них пророческое акценты, которые созвучны его собственным мистическим поискам. Ему уже недостаточно читать и перечитывать Евангелие: он начинает изучать апокрифы. Он, не получивший даже среднего образования, берется за перевод испанских мистиков и средневековой французской поэзии — Вийона, Жоашена дю Белле, рисует акварели на ветхозаветные и евангельские сюжеты. Шанталь, молодая художница, происходившая из рабочей семьи и не принадлежавшая к монпарнасской богеме, приносит ему некоторое успокоение. Эренбург относится к ней с глубокой нежностью, но когда у него появится возможность вернуться в Россию, он оставит ее как часть парижской декорации.

Устав от бездействия, Эренбург завязывает знакомства с русскими социалистами, объединившимися вокруг парижского журнала «Наше слово», редактором которого был Лев Троцкий, прибывший в Париж в самом начале войны. Журнал стоял на антивоенной платформе «интернационализма», принятой европейскими социалистами на Циммервальдской конференции в 1915 году. Эренбург не разделяет их взглядов и потому всегда использует фигуры умолчания и последовательно избегает упоминания Троцкого: «Война вызывает во мне отвращение; я ненавижу шахтовладельцев, Пуанкаре и дам, одаряющих солдат амулетами, словом, лицемерие и трусость отсиживающихся в тылу; я готов произнести вслед за Шарлем Пеги: „Счастливы те, что умерли за четыре клочка земли“» ^[58] Что же такое эти «четыре клочка земли», которые отделяют его от интернационалистов из «Нашего слова»? Это, конечно, как всегда, Россия.

В 1916 году с помощью Макса Волошина Эренбург стал публиковать статьи в петроградских «Биржевых ведомостях». В этой газете либерального толка печатались многие знаменитые авторы, в том числе Бердяев, Струве, Блок, Ахматова, Замятин, Брюсов. Эренбург становится одним из трех французских корреспондентов «Биржевых ведомостей». Он много колесит по стране: Нормандия, Эльзас, Ницца, Марсель… Приехав на юг Франции, он несколько месяцев живет у Тихона и Кати, которая растит дочку Ирину. Друзья изрядно пьют, делятся своими переживаниями, но при этом много работают.

Статьи Эренбурга, которые обычно выходят под общим заглавием «Тени», написаны в импрессионистической безличной манере. Автор старается передать атмосферу войны при помощи «аутентичных» диалогов, избегая обобщений и анализа. Тон статей заметно оживляется к концу года, после того как Эренбург посещает русские бригады, направленные Николаем Вторым во Францию, на Западный фронт. Встречи с этими простыми мужиками, русскими солдатами, разбередили душу Эренбурга, пробудив воспоминания о Родине. Их отвага восхищала его, а унижения, которым они подвергались (во французских деревнях к ним относились как к дикарям), задевали его собственную гордость. Их тоска по Родине обострила его собственную ностальгию: «За полем простирается великолепная и незнакомая страна. Там, где грохочут пушки, еще дальше, находится моя родина. Там встала передо мой русская душа, сумрачная и светлая, смиренная и безумная, страстная и жестокая. Великая душа» ^[59]. Эренбург цитирует классические тютчевские строки «…B Россию можно только верить» — и продолжает: «Мне хочется сказать туда, в ночь, где в желтой земле Шампани, где стоят на часах кроткие люди: Верю и верую». Он словно блудный сын, обратившийся к отцу с покаянными словами: «Отче, я согрешил против тебя…»

Эренбург отправляется на фронт, в расположение английских частей в Сом, Амьен, Кале. Из впечатлений от этой поездки получится в 1918 году книга «Лик войны». Эренбург предстает здесь гораздо более зрелым писателем, нежели в статьях и репортажах. Он выработал особый стиль, динамичный и отстраненный, который тем не менее, питаемый взглядом поэта, никогда не грешит сухостью. Композиция книги, основанная на сопоставлениях, позволяет противопоставить контрастные «лики войны» — «Трусость и храбрость», «Война и жизнь», «Жестокость и милосердие» — и передает немыслимое сосуществование апокалиптических ужасов и бытовой повседневности. Здесь нет ни политической позиции, ни интернационализма, ни патриотизма, ни тем более морализирования, если, конечно, не считать таковым сарказм, направленный против тыловых крыс, против церкви и прекраснодушия. «Во всех рассуждениях о жестокости на войне кроется ложь». На самом деле война открыла Эренбургу глаза и позволила понять суть XX века. Современная война является рационально организованным производством: «Штыковые атаки стали редкостью. В большинстве случаев солдаты даже не видят своего противника и стреляют по определенной цели, а не в человека». Современной армии впервые удалось на поле боя придать убийству вид «мирного труда, который напоминает точные и сосредоточенные движения рабочих на заводе, обслуживающих огромную сложную машину… Интересно, сколько продлилась бы эта война, если бы каждый мог видеть последствия своих действий?» ^[60]