Гумилев сын Гумилева - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Беляков cтр.№ 182

Дело евразийцев было обречено и по другой причине. Евразийцы оставались людьми православными, некоторые из них – глубоко верующими. Основу духовной жизни они видели только в православии, но большинство степных народов, столь любезных сердцам евразийцев, исповедовали ислам или буддизм. К этим религиям евразийцы относились пренебрежительно или прямо враждебно. В их глазах догматика ислама была «бедной, плоской и банальной; мораль – грубой и элементарной». К буддизму относились еще хуже: его прямо считали разновидностью язычества. Николай Трубецкой, посвятивший восточным религиям специальную статью, назвал буддизм проповедью «духовного самоубийства», в которой видна «печать сатаны». Индуизм внушал Трубецкому не меньшее отвращение, потому что ведические боги слишком уж смахивали на бесов.

Горячая религиозность, которую недоброжелатель непременно назвал бы фанатизмом, евразийцам немало повредила. Духовным антагонистом православия для них был даже не коммунизм, а католицизм. Противоборство с ним казалось столь важным, что один из первых евразийских сборников «Россия и латинство» был посвящен этой теме. Специально для борьбы с латинством пригласили Льва Карсавина, человека эрудированного и весьма искушенного в богословии, религиозной философии, истории христианства: «Все недостатки Карсавина я очень хорошо знаю. Но знаю и то, что в будущем придется еще страшно бороться с латинством. И в этом отношении он ни с кем не сравним… Я думаю привлечь Карсавина только как спеца…» – писал Сувчинский Трубецкому. Уже к середине двадцатых Карсавин стал душой знаменитого евразийского семинара в Клама ре, пригороде Парижа, где сформировался один из важнейших центров евразийства.

Но и другие евразийцы вносили свою лепту в дело борьбы с фантомом католической опасности. Савицкий сравнивал католицизм с большевизмом, причем не в пользу первого: жертвы большевиков погибают, но спасают душу, католики же ведут человека к духовной гибели, «от Истины полной к извращению Истины, от Церкви Христовой к сообществу, предавшему начала церковные в жертву человеческой гордыне». Сувчинский опасался, что католичество вновь, как в Смутное время, попытается «овладеть русским народом». На каких облаках они жили?

Страстная вера привела к политической слепоте. Вот уж кому в двадцатые годы было не до экспансии, так это католикам. Римский папа со времен объединения Италии жил в своем Ватиканском дворце на птичьих правах. Только в 1929 году Муссолини заключит с папой конкордат и позволит ему воссоздать крошечное государство в центре Рима. Во Франции все левые партии, от радикалов до коммунистов, отличались бешеной ненавистью к католической церкви: «гадину» давили при всяком удобном случае. Они уже добились отделения церкви от государства, вытеснив религию в частную жизнь. Отсталая Испания, скованная диктатурой Примо де Риверы, стояла на пороге жесточайших гонений на церковь, которые начнутся, как только к власти придет Народный фронт. В такой обстановке католицизму было явно не до религиозных войн с православием. Удар евразийцев пришелся в пустоту.

Благодаря усилиям Николая Трубецкого, Петра Савицкого и особенно юриста Николая Алексеева евразийство превратилось в оригинальную политическую идеологию. Евразийцы надеялись, что их учение со временем займет место коммунизма, неизбежный крах которого ожидался в самом скором времени. Перефразируя Маркса, Савицкий утверждал: «Евразийцы объясняют историческую действительность и в то же время ставят своей задачей сделать ее иной».

При всей своей ненависти к Западу евразийцы оставались подлинными европейцами, а потому идеи заимствовали не в Китае или Иране, а в Италии или Германии. Политическим строем евразийского государства должна была стать идеократия, то есть власть элиты, сформированной на основе приверженности людей, в нее включенных, «идееправительнице», «идеесиле», но разве перед их глазами не было примера? Идеократия евразийцев напоминает не только политический режим Советского Союза, но и фашистский режим в Италии.

Будем справедливы к евразийцам: слово «фашизм» здесь неуместно. Да и настоящий фашизм в двадцатые годы не был так страшен. Гитлер еще только шел к власти, а Муссолини скорее привлекал стороннего наблюдателя, чем отпугивал. Италия не знала ни массового террора, ни расизма. В тридцатые годы евразийцы будут уже куда осторожнее писать об идеократии. Князь Трубецкой заявит, что «идеей-правительницей» может служить только «благо совокупности народов», населяющих Россию-Евразию. С этим трудно поспорить, но мысль, в сущности, банальная.

Русская интеллигенция еще с XIX века плохо воспринимала идеи, враждебные ее обычному западничеству. О славянофилах за пределами Москвы едва знали. Их журнал «Русская беседа» издавался в убыток. Алексей Степанович Хомяков писал Ивану Сергеевичу Аксакову, который с 1858 года стал фактически главным редактором журнала: «"Беседа" не может существовать сама по себе, и причина этому очень грустная. Для нее нет в России читателя!» Не нашлось читателя и для «России и Европы» Николая Яковлевича Данилевского. Тираж в 1200 экземпляров едва распродали за пятнадцать лет. На этом фоне судьба евразийства поначалу казалась счастливой.

Пожалуй, главным центром евразийства, более важным, чем Кламар, стала Прага. Евразийцы не только регулярно выпускали сборники статей, издавали «Евразийский временник» и «Евразийскую хронику», но и охотно выступали с публичными лекциями, которые имели успех у русских эмигрантов. Евразийство быстро распространялось, захватывая центры русской эмиграции, от Белграда до Берлина. Были сторонники евразийства и в Бельгии, Болгарии, Латвии, Эстонии. К середине двадцатых годов движение хотя и подвергалось уже критике (как либеральной, так и монархической), было на подъеме. Но уже к началу тридцатых популярность евразийства пошла на убыль.

Среди парижских евразийцев были не только теоретики, но и люди дела, умевшие похищать документы и стрелять из-за угла, — такие как Сергей Эфрон и Константин Родзевич; по своему складу они резко отличались от Трубецкого и даже Савицкого. «Парижане» ускорили неизбежный закат евразийства.

В конце двадцатых в движении произошел раскол. Его причиной обычно считают соперничество Савицкого и Сувчинско го и, главное, сближение парижских евразийцев с большевиками. Это верно, но распад движения был предопределен. И дело не в том, что правые, пражские евразийцы, поссорились с левыми, парижскими. Евразийство просто утратило актуальность. Заниматься востоковедением никто не хотел. Практическая же задача – захват власти в СССР и создание новой «идеокра тии» – была очевидной утопией. Советская власть стояла крепко, о скорой победе и мечтать не приходилось.

С конца двадцатых от евразийства отошел Карсавин, после его отъезда в Литву кламарский (парижский) семинар евразийцев пришел в упадок. Бицилли и Флоровский превратились в критиков евразийства. Трубецкой евразийству не изменял, но явно им тяготился, жаловался, что публицистика не только трудно дается ему, но и отвлекает от научных занятий. Сергей Эфрон уверял, что уже в 1928-1929 годах перешел на «советскую платформу». Так же поступил Дмитрий Святополк-Мирский и другие левые. Как известно, этот исторический переход привел их к сотрудничеству с ОГПУ. Евразийство оказалось для них лишь пересадочной станцией на пути в Советский Союз.