Гумилев сын Гумилева - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Беляков cтр.№ 160

Другая версия представляет Хазарию метафизической империей («глобальной Хазарией»), антиподом Святой Руси. Связь с Хазарией из сочинения Гумилева здесь просматривается не так явно, тем более что у современного хазарского мифа есть еще один источник – книга английского писателя Артура Кестлера «Тринадцатое колено – Хазарская империя и ее наследие». Идея Кестлера в следующем: хазары – тюрки-кочевники, принявшие иудаизм. Именно они, а не настоящие евреи, стали предками всех европейских и российских евреев. По свидетельству Ольги Новиковой, почерпнувшей сведения, вероятно, у самого Гумилева, Кестлер в начале семидесятых обращался к Гумилеву с предложением о сотрудничестве, но тот отказался и, более того, уже в «Зигзаге истории» подверг книгу Кестлера уничтожающей критике. Все это не помешало Татьяне Грачевой, политологу и сотруднику Центра военно-стратегических исследований Генштаба Вооруженных сил России, соединить два хазарских мифа, гумилевский и кестлеровский. Но пересказать читателю содержание ее книги «Святая Русь против Хазарии» я не в силах (слаб мой язык!), а цитировать – просто не решаюсь.

Репутацию антисемита Гумилев, очевидно, приобрел еще в тридцатые годы. Правда, почти все сведения на этот счет нам известны только из одного источника – мемуаров Эммы Герштейн.

В конце июня 1934 года Эмма Герштейн приехала в Ленинград. Остановилась она на Васильевском острове, в квартире Евгения Эмильевича Мандельштама, брата Осипа Эмильевича. Позвонила от него в дом на Фонтанке. Евгений Эмильевич это слышал: «Вы говорили с сыном Анны Андреевны? Остерегайтесь его, у него могут быть нехорошие знакомства… Вообще… я бы не хотел… из моей квартиры…»

Уже в 1937-м ленинградские родственники, не знавшие о любовной связи Эммы и Льва, сразу насторожились: «Ты бываешь в Шереметевском дворце? Там живут одни черносотенцы. Мы знаем – у нас есть там коекакие знакомые. А ты у кого бываешь? У Ахматовой? О, избегай ее сына…» Но Эмма не только не прислушалась к советам, а даже принимала Гумилева на квартире своей двоюродной сестры «в большом холодном доме на Гре ческом проспекте». Сестра тоже предостерегала Эмму от «черносотенства Левы».

За что же молодой Гумилев приобрел репутацию черносотенца? Слухи и подозрения надо подтверждать доказательствами: репутации часто складываются на пустом месте.

В тридцатые годы московское окружение Гумилева состояло в основном из евреев. В Москве Гумилев, как мы помним, останавливался или у Ардовых, или у Мандельштамов, или у Герштейн. Эмма несколько лет была верной подругой Льва. С Осипом Эмильевичем Мандельштамом Гумилев дружил несколько месяцев, вплоть до ареста поэта.

Правда, наряду с друзьями-евреями у Гумилева появились и евреи-враги, от профессора Бернштама до заведующего спецчастью ЛГУ Шварцера, который написал Гумилеву чудовищную характеристику. Но у Гумилева и русских врагов хватало. Более того, молодой Лев, с таким трудом поступивший в университет, по словам Ахматовой, которые дошли до нас в передаче Герштейн, повторял: «"Теперь я понимаю евреев", имея в виду процентную норму для евреев при поступлении в университет в царской России».

Но осенью 1935-го, незадолго до своего ареста, Гумилев скажет Эмме: «Прими православие». Точно так же уже в конце сороковых Гумилев будет склонять к перемене веры свою новую подругу Марьяну Гордон, тоже еврейку.

В январе 1938 года Гумилев в разговоре с Эммой, между прочим, заметил: «Как глупо делают люди, которые рожают детей от смешанных браков. Через каких-нибудь восемь лет, когда в России будет фашизм, детей от евреев нигде не будут принимать, в общество не будут пускать, как метисов или мулатов».

Из текста никак не следует, будто Гумилев считал фашизм для России благом, а расовую сегрегацию – достижением. Напротив, этот мрачный и, к счастью, не оправдавшийся прогноз можно было бы и вовсе не упоминать, если бы он не перекликался с поздним, начала восьмидесятых годов разговором Гумилева и его знакомого, старшеклассника из Новосибирска, а затем студента филфака МГУ Андрея Рогачевского. Умудренный опытом Лев Николаевич поучал молодого друга: «…никогда не женитесь на еврейке. В этом нет никакого антисемитизма. Просто до войны сие было неактуально, а теперь принимает всё большее значение. Выиграть Вы вряд ли что-нибудь выиграете, а проиграть можете всё. Опасность эту не надо недооценивать, потому что все они сексапильны и замаскированы».

Насчет сексапильности евреек Гумилеву, конечно, виднее, для нас важно другое: связь между высказываниями двадцатипятилетнего молодого человека (Гумилев в январе 1938-го) и семидесятилетнего доктора наук (Гумилев в начале восьмидесятых).

Когда в лагере Гумилев «за хулу на пресвятую Богородицу» вызвал на дуэль Сергея Снегова и предложил ему выбрать секундантов, тот предложил «Штишевского или Федю Витенза». На это Гумилев ответил: «Витенз не подойдет, он еврей». Что это? Пережиток дворянского высокомерия? Почему еврей не годится в секунданты, чем он хуже немца, русского или поляка?

Впрочем, Гумилева военных и первых послевоенных лет в антисемитизме как будто никто и не думал подозревать. Среди его знакомых по-прежнему было немало евреев. Евреи встречались и среди его новых солагерников. Как мы помним, уголовники даже приняли Гумилева за еврея. Впрочем, Льва Николаевича это привело в ярость: «Если только этот тип еще раз обзовет меня жидом… я ему яйца оборву!..»

После возвращения из лагеря и вплоть до конца шестидесятых у Гумилева не переводились если не друзья-евреи, то по крайней мере хорошие знакомые. Историк Ренессанса Матвей Гуковский вместе с Артамоновым покровительствовал Гумилеву в Эрмитаже и даже защищал его монографию «Хунну» от критики востоковедов. Поэт Матвей Грубиян по-дружески советовал Гумилеву заняться переводами. Историк-русист, сотрудник Публичной библиотеки Даниил Альшиц познакомился с Гумилевым еще в 1956-м. Они вместе ходили обедать в ресторане «Северный» на Садовой улице, обсуждали вопросы древнерусской истории. От Альшица Гумилев и почерпнул идею датировать «Слово о полку Игореве» XIII веком, хотя сам Гумилев, как мы помним, пошел гораздо дальше. Альшиц присутствовал и на защите Гумилева, где увидел редактора издательства «Восточная литература» Тамару Мельникову, свою будущую жену. Даже много лет спустя Даниил Натанович называл Гумилева «человеком высочайшей эрудиции, глубокого тонкого ума и яркой талантливости», удивлялся, как Гумилев, чья жизнь с самого детства «была переполнена и незаслуженными огорчениями, и тяжелы ми душевными переживаниями, не говоря уже о многочисленных мучениях в тюрьмах и лагерях», сумел сохранить доброжелательность, улыбчивость и чувство юмора.

Вряд ли еврей стал бы писать так о закоренелом антисемите. Иосиф Бродский, не раз встречавшийся с Гумилевым в середине шестидесятых, тоже не упоминал о его антисемитизме.

Правда, уже в 1966 году Ирина Пунина отговаривала Евгению Самойловну Ласкину, сотрудницу журнала «Москва», встречаться с Гумилевым, потому чтоде «Лев Николаевич не любит евреев». Но когда Ласкина пересказала этот слух Лидии Корнеевне Чуковской, та усомнилась: «Правда это о Леве? Или нарочно распускаемая ложь?»