Гумилев сын Гумилева - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Беляков cтр.№ 128

Преподаватель Ленинградского инженерно-строительного института В.Н.Куренной сам был «гумилевцем», а потому его обширная (больше, чем у Семевского и Дроздова вместе взятых) статья посвящена в основном пересказу теории Гумилева с благожелательными комментариями.

Дебют теории, спорной, экстравагантной и совершенно чуждой не только марксистской истории и этнографии, но и вообще русской гуманитарной традиции, оказался удачным. Но радоваться было рано. Вскоре статью в «Природе» прочитают профессиональные историки, этнографы, философы-марксисты, они отнесутся к сочинению Гумилева совсем иначе. Во втором номере «Природы» за 1971 год выйдет новая подборка статей, посвященных теории этногенеза.

Редакция «Природы» поступила дипломатично: две ругательные статьи уравновесила двумя хвалебными.

Востоковед Бронислав Кузнецов не вступил в теоретический спор с этнографами, а проверил теорию Гумилева на знакомом историческом материале – истории Тибета – и сделал такой вывод: рост и падение уровня пассионарного напряжения отлично объясняют и подъем, и упадок Тибета в Средние века. Практика – лучший критерий истины, а значит, «оригинальная концепция взаимодействия природы и общества отвечает на вопросы, поставленные в советской этнографической науке».

Московский географ Юрий Ефремов был единомышленником Гумилева. Он считал человечество «биосоциальным явлением», «неотъемлемым компонентом ландшафтной сферы». Противников такого подхода Ефремов обвинил в «географическом нигилизме»: «Человечество подчиняется не только общественным, но и природным законам; сосуществование, сопроявление этих законов – неизбежная реальность на все времена, пока существует биологический вид Homo sapiens…»

«Географических нигилистов» в журнале «Природа» представляли этнограф Виктор Козлов и археолог Михаил Артамонов – учитель, благодетель, покровитель Гумилева.

Артамонов был даже более резок, чем Козлов. Он принял пассионарность за новый вариант битой-перебитой «теории героя и толпы». Михаилу Илларионовичу не понравилась и гумилевская концепция этноса. У Гумилева этнос представал одним из главных действующих лиц всемирной истории, Артамонов же считал этнос «аморфной структурой», никак не связанной с ландшафтом и не имеющей «четких очертаний». Значение такого явления в истории невелико.

Гумилев не пожалел учителя и на страницах того же журнала разгромил его, поймав на фактических ошибках и логических противоречиях, а несколько месяцев спустя продолжит спор с Артамоновым в изящной, остроумной и беспощадной статье «Этнос – состояние или процесс?». Перечислив основные положения артамоновской статьи, Гумилев замечает: «Согласиться невозможно ни с чем» и сразу же разбивает, казалось бы, самый сильный аргумент учителя – «зависимость человека от природы тем меньше, чем выше его культурный уровень; это прописная истина».

«Организм человека входит в биосферу Земли и участвует в конверсии биоценоза, — пишет Гумилев. — М.И.Артамонов не может доказать, что профессор дышит иначе, чем бушмен, или размножается неполовым путем, или нечувствителен к воздействию на кожу серной кислоты, или он может не есть или, наоборот, съедать обед на сорок человек, или что на него иначе действует земное тяготение. А ведь это все зависимость от природы того самого организма, который действует и мыслит, применяется к изменяющейся среде и изменяет среду, приспосабливая ее к своим потребностям, объединяется в коллективы и в составе их создает государства. Мыслящая индивидуальность составляет единое целое с организмом и, значит, не выходит за пределы живой природы…»

Вот за этот «биологизм» Гумилева и будут ругать до конца жизни. Особенной последовательностью и непримиримостью отличался Виктор Козлов. «Этнос – не биологическая, а социальная категория», — писал Козлов. Он первым обвинил Гумилева в «биологизме» и «географическом детерминизме». Вскоре эти обвинения тяжелым грузом потянут Гумилева на дно.

Вообще «биологизм» претил не только Козлову и его начальнику Юлиану Бромлею, но даже некоторым друзьям и соратникам Гумилева. Сергей Лавров, без колебаний принимавший даже самые сомнительные идеи Гумилева (от датировки «Слова о полку Игореве» до «евразийства»), отнесся к гумилевской концепции этноса неприязненно. Верный друг, всегда защищавший Гумилева даже от справедливой критики других ученых, тут же становился его критиком (правда, робким, вежливым и осторожным критиком), как только речь заходила о биологической или биосоциальной природе этноса. Пассионарной теории, делу всей жизни Гумилева, Лавров посвятил всего одну главу с примечательным названием «Свет и тени теории этногенеза». Он даже противопоставил «раннего», «задиристого» Гумилева Гумилеву «позднему»: «ранний» отказался считать этнос «социально-историческим явлением», «поздний» заявил, что «этнос – не биологическая категория».

Заметим, что «раннему» Гумилеву было под шестьдесят, а «позднему» – семьдесят. В таком возрасте люди редко меняют свои взгляды, да и противоречие, отмеченное Лавровым, мнимое.

Гумилев мог легко разбить всех, кто приписывал ему «биологизм», ведь его представление об этносе как системе, объединенной этнической традицией, биологизмом назвать трудно. Стоило только назвать «сигнальную наследственность» социализацией и не утверждать, что этнос – «явление природы», как его бы оставили в покое.

Примечательно, что современные «биологизаторы» «своим» Гумилева как раз не считают. «Только затянувшимся недоразумением, а также справедливой критикой Гумилевым социологи заторских подходов к этничности можно объяснить квалификацию его взглядов на этничность как "биологизаторских"», — пишет Валерий Соловей, автор монографии «Кровь и почва русской истории». Известный русский националист Александр Севастьянов вообще назвал Гумилева «субъективным идеалистом» и поставил его в один ряд с академиком Тишковым, злейшим врагом всякой «гумилевщины».

Гумилев слишком хорошо знал этническую историю и этнографию, чтобы верить в чистоту крови и расы. «…Этнос – явление не биологическое и не социальное, а маргинальное, т. е. лежащее на границе социосферы и биосферы», — уточнял Гумилев. Значит, Гумилев все-таки разделял биологическое и социальное. В марте 1989-го Лев Гумилев в соавторстве с Константином Ивановым написал одну из последних своих статей, где, между прочим, заметил: «…коллективность – более общее свойство жизни, нежели социальность. Обязательными признаками последней являются, как известно, сознательные отношения между участниками и их способность к труду». Да, Лев Николаевич и Константин Павлович все-таки многое усвоили на занятиях по научному коммунизму.

Противопоставление природы и общества, биологического и социального – это сладкий самообман атеистов. Разделить в человеке биологическое и социальное невозможно, как невозможно надвое рассечь человека и при этом сохранить ему жизнь. Здесь уместен призыв византийских монофизитов, которые на Эфесском соборе кричали своим противникам – православным халкедонитам: «Надвое рассеките признающих два естества!»

Например, социальный конфликт между рабочими и хозяином фабрики, жадным буржуем, начинается с той же биологии: рабочие хотят есть, а голод – явление несомненно биологическое, никак не социальное. Рабочие хотят жениться, заводить детей – инстинкт размножения тоже, как ни крути, связан с биологией. Рабочие хотят отдыхать два дня в неделю, но потребность в отдыхе диктуется нашим организмом. Обратим внимание: биологические инстинкты (пищевой, половой) прямо влияют на социальное поведение людей, так как же можно отделить биологическое от социального? Разве человек в своей социальной жизни не зависим от собственного тела?