Настоящая любовь / Грязная морковь - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Шепелёв cтр.№ 18

Жил я тогда в автофургоне (selftruantruckt), ржавом (raudy), но новом, и зашибал гроши на жизнь и обучение, работая то грузчиком, то разносчиком газет, то даже наборщиком в допотопной типографии христианской газетки Anna Dominy Annalz, тираж которой был 9875 экземпляров. Почему, спрашивается, я – молодой человек в расцвете сил – до этого докатился? Родился я в Южной Англии у богатых родителей, владевших приличным поместьем (deep wooded deed). Когда мне исполнилось 15 лет, умер отец, мать вышла за другого. По достижении стандартного возраста меня снарядили ехать учиться в Америку. Родители продали поместье и купили маленький коттедж в посёлке. Все вырученные деньги предполагалось употребить на моё образование (appearance patronage), потому что я, как считала моя мать, убеждённая в этом в том числе и отчимом, подавал большие надежды. Как можно их подавать в таких областях, как политология и социология, мне до сих пор неведомо.

Отчим напросился со мной в Штаты, чтоб «управлять деньгами – первое время».

[нрзб.] На самом деле я рос профаном, который видел только редкие уроки в сельской (а потом и городской) школе (schula), да холмы, поросшие вереском (caraway, lunar vulgaris), да чёрный дым от фабричной трубы, плывущий вдоль горизонта.

Не успел самолёт коснуться американской земли, как отчим дал понять, что денег мне не видать, как капюшона своих ушей (hi fucks smashes withz my many in «Clit-Cleft-Clan»). Он мне купил фургон (!), где-то раздобыл паспорт на дешёвое имя Дж. Брауна, а ещё подарил одноимённую электробритву и дал наличными 500 баксов. Самого же его как водой смыло.

Было 15 марта. Проснулся, проклемался («d proclaimed) я около полудня, закусил заветрившейся ветчиной (schpick) с полувысохшим кетчупом «Хайнц» и покинул фургон с двумя долларами в кармане. Несмотря на то что меня выгнали, у меня было свидание. Её звали Кейт – Катя (Cater). Ничего деваха (she’s pumppy), в классных высоких кедах, экстравагантном приталенном балдахине на манер гусеницы, с добрыми ядрёными таблетками в кармашках (no clear caterpillars withz nuclear pill-pillars). Я познакомился с ней два дня назад весьма для меня уже привычным способом (origin of extra virgin pickup).

Но опьяневший Слай вновь взял её ногу, потом вторую, поднял, положив на диван. Она сопротивлялась, но сначала хотела решить всё мирно.

– Хватит, Слай, ты выходишь за рамки… Хорошая, конечно, шутка… К чему ты клонишь? Почему ты думаешь, что я буду…

– Яночка… – шептал Слай.

– …Что я буду валяться-развлекаться с тобой?! – выпалила она.

– Потому что… я… люблю тебя, – выговорил Слай и стал целовать её. Яна пыталась вырваться, брыкалась. Ну подарить поцелуй можно – такому мальчику – даже нужно, но Слай зашёл дальше: нежно [это заметьте!] разорвав сорочку на её груди, принялся за них, одной рукой стягивая трусики… Началась битва <…>

…поймал её за руку, потом за подол. Она вдруг наклонилась, навалилась, смачно целуя прохладными губами, и обнимая за шею, и подбирая подол. Я, впрочем, был парализован. Руки, показалось, пахли детским кремом (или даже той же помадой), но рот оказался совсем другим. Её острый вкус не спутать ни с кем и ни с чем – он, как её запах, то, чего, я так ждал! У Ленки всё вроде такое же, но нейтральное, без опьянения, как от паров спирта или цветущей повсюду черёмухи… Когда у меня набрался полон рот слюны (её, наверно), а она кричала оттого, что мои руки сами собой раздирали её попы, мы разъединились.

– Иди сплюнь и лучше пописай. Я в кровати. Только быстрей!!!

Она стонала и звала на помощь…

Он целовал её горячее заплаканное лицо, на руках у него нежная кровь…

Немного позже он начал её переворачивать, Яна рванулась, схватив рукой [а чем же ещё?] вазу со столика, и ударила его по голове.

Она запахнулась халатом, даже поясом завязалась, лежала сжавшись, отвернувшись и зажмурившись. Я осторожно лёг рядом и замер, не решаясь к ней прикоснуться. Меня потрясывало, сердце бешено колотилось. Леночка сопела как самовар. Через какое-то время я осознал, что у меня под головой нет подушки, и решил лечь наоборот, так как та часть кровати казалась несравненно выше. Так мы начали засыпать и, наверно, заснули…

Когда я внезапно очнулся, то не сразу понял, что меня угнетает, а когда понял, то сразу начал неистово слюнявить трусики на попке… Яна, видимо, плавно просыпалась, посапывала, чмокала, изгибалась… Не отстранилась – наоборот, теребила мои волосы, подсовывала пальчики в рот…

Я встал на колени, звучно джикнув молнией ширинки, переворачивая её на живот (сырые колени, штаны теперь стали нестерпимы).

– Так неудобно, надо мне вон ту большую подушку под живот, ты ведь хочешь так…

– Вот, о-о… – выдохнула она, залезая на подушку, вся вытянувшись сладко. – Хо-лодная… Стяни-а трусы, а то я вся-а в них…

У меня в глазах словно прозвучали резко-электрические выстрелы молний, а в ушах вспыхнули раскаты нарастающего-отступающего, как волны, светового грома… Несколько секунд я сидел как оглушённый-ослеплённый, вяло шаря перед собой руками.

Какие они всё же большие, подумал я, «когда рассвело» (я всегда представлял её в чисто символических трусиках), три меня можно всунуть, наверно, в них тепло и мягко…

– Ну что ж ты творишь, – шепчу я, пытаясь сомкнуть её дрыгающиеся ноги, – хватит болтухать ножками – разорвёшь! Глянь, как растянула…

Она только смеялась, комкая подушку, трусы трещали, разорванные на её икрах… [в её играх.]

…ударила его вазой по голове. На мгновенье Слай отключился, но тут же опомнился и, брыкаясь в припадке ярости, опрокинул столик с посудой. Девушка пыталась скинуть его на осколки. Но Слай оказался сильней и нечаянно [sic!] скинул жертву на пол. Она упала прямо на острые осколки. Лицом вниз. На неё свалился безумный Слай… и уснул на ней.

Девушка зашевелилась и застонала, проснулся Слай, увидел её прекрасную пышную попу… Опять заснул пьяным сном.

С трудом поднялся – всё плыло – помочился на пол, зачем-то забрызгивая специально тело, сделал большой шаг и, поскользнувшись, упал ничком в острые осколки посуды. По пьяни не почувствовал боли и уснул головой в её ногах.

Друзья, добывшие самогон, нашли их на полу. Нащупали пульс: живы. Даже догадались ничего не трогать и позвонить.

Проснулся я лихорадочно, судорожно. Было холодно и рано, и прямо мне по лицу ёрзали её гусиной кожей икры. Меня пронзил ужас – вспышка, осветившая «то, что я «сделал вчера». (Впрочем, «вчера» тоже в отдельных кавычках.) Такое уже было со мной когда-то – это дежавю – нет, это воспоминание о настоящем событии в оболочке дежавю и полусне. В 7 классе в ***ксе – у бабушки стояла на квартире учительница «склизкого туманного языка» – однажды она осталась на выходные, и я ночевал рядом с ней – кровати наши отделяла ширмочка…