Кир - читать онлайн книгу. Автор: Семен Злотников cтр.№ 29

Сколько раз я представлял себе, закрывая глаза, как все эти яства, подобно воздушным шарам, поднимаются в небо и, подхваченные ветром, уносятся в страны третьего мира.

И я даже видел, как эти салаты, ветчины, колбасы, паштеты, грибочки, рулеты, сыры манной небесной нисходят на оголодавшие пейзажи Черного континента.

В моем воображении люди ели, еды хватало на всех, и она не кончалась…

Однажды я все же не удержался и с карандашом в руках посчитал количество блюд со съестным на столах – получалось, продуктами с одного благотворительного банкета в течение месяца можно кормить тысячу голодающих (!); соответственно, с сотни торжеств – вполне по силам осчастливить сто тысяч остро нуждающихся (!), с тысячи – миллион (!), и так далее, везде.

Я также учел, что число этих самых банкетов по миру давно перевалило за миллион – в результате несложных арифметических подсчетов приводило к миллиарду…

Как-то я поделился этим открытием с Маргарет.

Сама идея по-быстрому и легко накормить миллиард голодных (!) ей очень понравилась.

Впрочем, она сказала, что в сугубо практическом смысле эта идея кажется невыполнимой.

Каким-то таинственным образом, по глубокомысленному замечанию Маргарет, любому анормальному альтруистическому порыву у человека обычно предшествует нормальный, эгоистический.

Отчего-то на сытый желудок, согласно многоразовым исследованиям королевских социологов, человек делается якобы добрее (и якобы он звереет от недоедания!).

Когда-то давно, вспоминала принцесса, сей феномен открыл сам Гай Юлий Цезарь Август Германик по прозвищу Калигула: «Пусть сначала пожрет!» – гласила запись в его дневнике.

То же примерно и с разных сторон подтверждают достоверные свидетельства античных писателей того времени: после пирушки патриции Рима обычно бывали сговорчивей и без проблем делились с Цезарем женами и добром.

Инициативу Калигулы подхватил в средневековой Англии печально известный горбатый король Ричард III: с его легкой руки, собственно, и вошло в европейскую моду обжорство и пьянство на благотворительных вечерах.

В отличие от приписываемой Ричарду III знаменитой фразы: «Полцарства за коня», в старинной приказной книге, хранящейся во дворце, сохранилась скупая, как смерть, запись, сделанная рукой кровавого монарха: «Накормить, напоить, все отнять и прогнать!»

И снова мы с Маргарет спорили до хрипоты о плюсах и минусах двух известных путей развития человечества – эволюционного или революционного.

– Оставь все как есть, и пусть будет, как будет! – просила принцесса, в который по счету раз.

– Революция – крест, ты уже на нем побывал! – напоминала она.

– Есть наша любовь, наконец! – повторяла, желая меня образумить.

Я больше жизни любил мою Маргарет и пуще смерти страшился ее обидеть.

Но сказать, что я счастлив, пока голодают люди в странах третьего мира, – тоже не мог…

Миллионы людей на земле мечтали бы жить во дворце, просыпаться в объятиях принцессы, пить натощак нектар, поглощать авокадо, политое соком лимона, а также, по надобности, другие экологически чистые дары природы; не ведать нужды, одеваться, как денди, и ездить в автомобилях премиум-класса, вроде Ferrari; и вообще, не грустить по былому, по прошлому не тосковать, радоваться настоящему, думать о приятном и надеяться на лучшее.

Издалека кому-то, возможно, иллюзорные образы королевского бытия представляются райскими – и тем сильнее притягивают к себе.

И все же скажу, рискуя остаться непонятым, что от жизни в раю я со временем заскучал.

Как всякий рожденный в России, я почти перманентно мучился поиском смысла жизни, искал счастья не для себя и свято верил в Добро.

Полагаю, простое исконное чувство совестливости (тоже еще одна ипостась российской души!) мешало моему бесцельному существованию и подталкивало к действию.

Случай, по меткому замечанию Вергилия, меняет все.

Примерно в том же ключе мыслил старый Сократ, почитавший Случай превыше богов (включая самого Зевса!).

Случай же свел и связал меня с величайшим чернокожим поэтом и революционером Патрисом Лумумбой.

Однажды в Брюсселе на званом вечере в мою честь он сам подошел и без всяких преамбул прочел мне свою героическую поэму про Африку.

Принцесса, замечу, при виде Патриса сбежала (я знал о ее аллергии на черный цвет – со слезами и рвотой, насморком и расстройством желудочно-кишечного тракта), а я, к своему стыду, не сразу признал в статном незнакомце первого в конголезской истории премьер-министра, избранного демократическим путем.

За время, пока он читал, я припомнил, что видел его фотографии в газетах и также, случалось, читал о нем много разного и противоречивого.

Для одних он был и оставался воришкой, отбывшим в бельгийской тюрьме срок за серию мелких краж, для других – символом борьбы за свободу Черного континента.

По внешнему виду Лумумба являл собой, я бы сказал, черную реинкарнацию былинного персонажа русских сказок Алешу Поповича: этакий жилистый интеллигент в первом поколении, разночинец с яростным взглядом из-под массивных роговых очков, упрямец и борец с колониальной нечистью.

Прекрасно владея французским, Патрис, в пику бельгийцам, писал на диалекте банту, сплошь состоящем из пронзительно посвистывающих и энергично приплясывающих звуков.

…Вот когда мне сгодилась тотальная зубрежка иностранных языков во сне по секретной методике Комитета государственной безопасности Союза Советских Социалистических Республик: я и сам был не в курсе, что знаю банту!..

Он пел об Африке так, как поют о желанной невесте – влюбленно и ласково; называл ее своей единственной любовью и произносил клятву верности; он был готов за нее умереть и действительно умер.

Он сравнивал Африку с райским садом, превращенным злодеями в прибежище смерти и скорби.

Описание детства Патриса на фоне страданий конголезского народа невольно напомнило мне мое собственное: и он, как и я, не ведал нежности и материнского тепла, хронически недоедал и дрался до крови, чтобы выжить.

– Иисус видел ясли, явившись на свет, а я видел горы навоза! – выкрикивал он строки своей великой поэмы, преодолевая гомон и чавканье собравшихся.

– Его обернули в хламье, а меня в рванье! – цитирую по памяти.

– Он был абсолютно беден, а я беспросветно нищ! – при этих словах Патрис выворачивал карманы.

– Ему было туго, а мне – нелегко! – Тут поэт разрывал на себе одежду и демонстрировал шрамы на животе.

– О, мы так похожи, – пел он, тем не менее, радостно, – белый Христос и черный Лумумба!

Наверняка мой вольный по памяти перевод с диалекта банту грешит некоторой приблизительностью и в сотой доле не передает того подлинного очарования оригинала…