Романовы. Семейные тайны русских императоров - читать онлайн книгу. Автор: Вольдемар Балязин cтр.№ 72

В январе 1774 года Екатерина вызвала его в Петербург, а в феврале он получил чин генерал-адъютанта. Последнее обстоятельство было более чем красноречивым свидетельством того, что в новый «случай» приходит новый фаворит и что песенка и Орлова, и Васильчикова — спета. Во дворце появился сильный, дерзкий, могучий и телом и душой, умный и волевой царедворец, генерал и администратор, который сразу же вошел во все важнейшие государственные дела, необычайно быстро продвигаясь по служебной лестнице.

Не успел Потемкин стать генерал-адъютантом, как тут же стал подполковником Преображенского полка, а следует заметить, что, как правило, в этом звании оказывались чаще всего генерал-фельдмаршалы, ибо традиционно его полковником был сам царь или царица. Что мог противопоставить «великому циклопу» кроткий и застенчивый Васильчиков?

Он, как мы уже знаем, оставил дворец, уехал в Москву и там узнал от хорошо осведомленных светских сплетников, что императрица уже давно больна любовным недугом к блистательному кавалерийскому генералу. Однако, хотя все это было истинной правдой, дело заключалось не только в любовном влечении. Екатерина угадала в Потемкине человека, на которого можно положиться в любом трудном и опасном деле, когда потребуются твердая воля, неукротимая энергия и абсолютная преданность делу.

Отставка Васильчикова лишь неосведомленным в любовных и государственных делах Екатерины могла показаться внезапной. На самом же деле Екатерина почти с самого начала этой связи тяготилась ею, о чем чистосердечно призналась новому предмету своей страсти, тогда еще потенциальному фавориту Григорию Александровичу Потемкину.

В письме к нему она откровенно исповедалась в своих прежних прегрешениях, открывшись, что мужа своего она не любила, а Сергея Васильевича Салтыкова приняла по необходимости продолжить династию, на чем настояла Елизавета Петровна. Совсем по-иному обстояло дело с Понятовским. «Сей был любезен и любим, — писала Екатерина, — от 1755 до 1761 года по тригодишной отлучке, то есть от 1758 и старательства князя Гр. Гр. (то есть Григория Григорьевича Орлова — В. Б.), которого паки добрые люди заставили приметить, переменили образ мысли».

Далее Екатерина призналась, что она любила Орлова и что не ее вина в том, что между ними произошел разрыв. «Сей бы век остался, — писала Екатерина, — есть ли б сам не скучал, я сие узнала… и, узнав уже доверки иметь не могу, мысль, которая жестоко меня мучила и заставила сделать из дешперации (лат. — безумства, отчаяния) выбор коя какой…».

Вот этот-то сделанный ею «выбор коя какой» — и не более того — и оказался Васильчиковым.

«Во время пребывания Васильчикова в фаворе, — писала Екатерина, — и даже до нынешнего месяца я более грустила, нежели сказать могу, и никогда более, как тогда, когда другие люди бывают довольные и всякие приласканья во мне слезы принуждала, так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года; сначала я думала, что привыкну, но что далее, то — хуже, ибо с другой стороны (то есть со стороны Васильчикова. — В. Б.) месяцы по три дуться стали, и признаться надобно, что никогда довольнее не была, как когда осердится и в покое оставит, а ласка его мне плакать принуждала».

И наконец пришло избавление от капризного, обидчивого и давно уже немилого Васильчикова. «Потом приехал некто Богатырь. Сей Богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что, услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть в нем склонность, о которой мне Брюсша (П. А. Брюс, дочь фельдмаршала Румянцева, жена графа Брюса, ее ближайшая подруга. — В. Б.) сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю, чтобы он имел».

И в заключение этого чистосердечного признания Екатерина писала: «Ну, Господин Богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих; изволь видеть, что не пятнадцать (при дворе, перечисляя любовников императрицы, „знающие“ люди чаще всего говорили о пятнадцати ее бывших „галантах“), но третья доля из них (т. е. пять. — В. Б.). Первого — поневоле (то есть С. В. Салтыкова) да четвертого (т. е. Васильчикова) из дешперации, я думала на счет легкомыслия поставить никак не можно, о трех прочих, если точно разберешь, Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и если бы я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась; беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви. Сказывают, такие пороки людские покрыть стараются, будто сие происходит от добросердечия, но статься может, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель, но напрасно я к тебе сие пишу, ибо после того возлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, чтобы я тебя позабыла, но, право, не думаю, чтоб такую глупость сделала, а если хочешь навек меня к себе привязать, то покажи мне столько ж дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду».

Вместе с тем Екатерина в другом письме предостерегала Потемкина от недоброжелательства к братьям Орловым, которых она искренне почитала своими друзьями и всегдашними сторонниками: «Только одно прошу не делать — не вредить и не стараться вредить князю Орлову в моих мыслях, ибо сие почту за неблагодарность с твоей стороны: нет человека, которого он более мне хвалил, и более любил, и в прежнее время, и ныне до самого приезда твоего, как тебя. А если он свои пороки имеет, то не тебе, не мне их расценить и расславить. Он тебя любит, и мне они друзья, и я с ними не расстанусь. Вот тебе — нравоученье — умен будешь — примешь. Не умно же будет противоречить сему, для того, что сущая правда».

Потемкин отлично все понял и в считанные месяцы сделал головокружительную карьеру.

10 июля 1774 года в связи с заключением очень выгодного для России Кючук-Кайнарджийского мира «за споспешествование к оному добрыми советами» он был возведен в графское достоинство, в октябре пожалован чином генерал-аншефа, а в ноябре стал кавалером ордена Андрея Первозванного. В эти же месяцы он получил «за храбрость и неутомимые труды» шпагу, усыпанную алмазами, а «в знак Монаршего благоволения» еще и украшенный бриллиантами портрет Екатерины для ношения на груди.

С мая 1774 года Потемкин был введен в члены Совета и оставался в его составе до смерти. Но не административные успехи и не придворная карьера определяли его положение при дворе. В 1774 году он был в глазах Екатерины «незакатным Солнцем», превратив ее в счастливую, любимую и любящую женщину, совершенно потерявшую из-за него голову.

Во многих письмах к Потемкину Екатерина называла его «дорогим и любимым супругом», «владыко и дорогой супруг».

Один из лучших знатоков этого периода Яков Барсков считал, что эти письма, а также рассказы осведомленных современников «дают повод решительно утверждать, что Потемкин был обвенчан с Екатериной. Уже один слух о том, что они были обвенчаны, создавал для Потемкина исключительное положение, особенно в первое время его „случая“, в нем действительно видели „владыку“, как называет его в письмах сама Екатерина, и оказывали царские почести при его поездках в подчиненные ему области или на театр военных действий. Как ни велико расстояние от брачного венца до царской короны, но по тем временам так же велико было расстояние, отделявшее случайного любовника царицы от ее мужа, которого она явно считала первым лицом в государстве после себя. Всем дальнейшим фаворитам она ставила в обязанность „поклоны“ Потемкину в письмах и, по ее собственному примеру, почтительное с ним обращение при дворе. Это был царь, только без титула и короны».