58-я. Неизъятое - читать онлайн книгу. Автор: Елена Рачева, Анна Артемьева cтр.№ 76

АНТОН АНТОНОВ-ОВСЕЕНКО 1920, МОСКВА

Арестован в 1940 году как «сын врага народа», освобожден, но 22 июня 1941 года арестован вновь, осужден на два года лишения свободы, в январе 1943-го освобожден и через полгода арестован. Приговор — восемь лет. Несмотря на полученную в детстве частичную слепоту, провел 13 лет в лагерях в Туркмении, на Волге, под Москвой, на Печоре и Воркуте. Освобожден в 1953 году, реабилитирован в 1957-м. Историк, писатель, основатель Государственного музея ГУЛАГа.

ЛАГЕРНАЯ ТЕАТРАЛЬНАЯ ПРОГРАММКА

Программка спектакля по шпионскому детективу «Поединок». Антонов-Овсеенко играл роль генерал-майора КГБ Звонцова: «Ничего, что я враг народа и сын знаменитого врага народа. Не постеснялись, напечатали мою фамилию полностью».

“ Когда работаешь на сцене, на публике, это всегда удовольствие. Ты держишь зал. Как говорят старые эстрадные артисты, тебя едят. В зале сидит начальство. Офицеры, охрана, чекисты… Хоть я и почти слепой, я вижу, как сверкают в зале золотые погоны. И тут к ним выходит «враг народа» — и зал его ест. Час, два, три… Ни один не поднимется, ни генерал, ни вертухай. Потом, конечно, снимаешь костюм, идешь в барак… Но на сцене — на сцене ты держишь публику. Я — заключенный. А они, начальники, меня едят.

Для меня, врача, прием — это был ад. Первые месяцы идешь с таким чувством обреченности… Открываешь дверь — большая комната, скамьи вдоль стен — все сидят. И еще толчется толпа. 70, максимально 80 человек надо пропустить, решить вопрос об их работе на завтра. А квота на освобождение от работы — 12–15 человек. Поначалу это было очень морально трудно. Нас же учили работать на доверии, на высших гуманистических принципах. Если говорят, что болит, я верил. Месяцев 4–5 понадобилось, чтобы начать анализировать уже с других, объективных позиций.

Что у человека есть — от пяток до макушки — с тем и обращались. Хотя больше было симулянтов, их называли дымогонами — дым гоняли. «Вот вы знаете, тут крутить, крутить, вот тут воть отдает — и отымается». Это классический перл у них (смеется). Раз жалуются — попробуй пренебречь! Потому что право обжалования у них было не ограничено. А если жалоба поступает, хоть ты тысячу раз прав… Нервы, знаете ли…

* * *

Конечно, было трудно. Но знаете… мы были подготовлены морально. Я без словесного треска могу сказать: была пионерская организация, комсомольская. Они рождали в нас стремление к преодолению. Хотя когда это свалилось на неокрепшую психику… У меня через шесть месяцев появилось в руках такое почесывание. Сухая экзема на нервной почве. Держалась она 18 лет. Не позволила мне заняться хирургией… Дома я спасался тем, что над раскаленной плитой держал руки. Когда жжет невыносимо — тогда это жжение перекрывает зуд, тогда как-нибудь ночью уснешь.

* * *

У нас был клуб. Интереснейшие вечера: теплые, песенные. Самодеятельность — как же без нее, это просто дурной тон!

Владислав Ковалев в лагере. 1957

У заключенных самодеятельность была своя. Она, конечно, направлялась в меру вкуса замполита: что-то вульгарно, что-то не поощрялось… Но попадались такие ребята из заключенных! Мы их концерты смотрели, это обязывалось. Это их в собственных глазах поднимало.

Вот рисуют, что начальники в лагере такие плохие, встают утром с одной мыслью: кого ущипнуть, кого ударить. А у нас заключенные просили разрешить им поставить концерт для вольнонаемного состава. Сами просили! Это для них был праздник! Готовились бог знает как. Один зэк, красивый такой, играл роль подполковника. Ну, нашли старую гимнастерку. Но возник вопрос: а погоны? Что нельзя зэку надевать настоящие — это даже не обсуждалось, погоны — дело святое. Смастерили они, черти, погоны из фанерки. Расписали — на расстоянии не отличишь. Прошел концерт идеально. Если бы кто-то что-то неподобающее на нем сделал — его бы свои же смешали с землей.

* * *

Мне очень повезло. Большинство сотрудников были фронтовики. На них только молиться! Такое общение, спаянность, такое товарищество — локоть в локоть… Весь уклад, взаимоотношения… Берегли они нас. Опытом, подсказкой, иногда соленым словцом.

И настолько они мне родные стали, что после института мне было естественно, что я возвращаюсь в родную свою стихию. В тюрьму.

* * *

Жизнь в коллективе била ключом. Совещания, партийно-хозяйственные активы, все это… И потом, когда люди читают «Педагогическую поэму» Макаренко, все восторгаются, как это здорово. А у нас в лагере суть та же самая. Тот же макаренковский метод пропагандировался в нашей воспитательной системе. И после этого нам заявляют: «А вы не стыдитесь своей биографии?» Нам, людям, которые всю жизнь отдали, жили в тайге, в лесу, с семьей… Извините, но для меня это было дело чести. Слово непопулярное, но оно было.

Не знаю, как вы это воспримите, но у меня было чувство гордости, что я делаю это дело.

1958