58-я. Неизъятое - читать онлайн книгу. Автор: Елена Рачева, Анна Артемьева cтр.№ 23

Запустили нас в лагерь. Стоят три женщины, говорят: «Проходите, мы вас в баню проведем». Слышу человеческие интонации, и на душе становится… Рай, и все!

Дальше произошло что-то невероятное. Из бани нас отвели в маленький домик, где мы должны были находиться в карантине. Одна из женщин вышла на улицу, потом заходит и мне машет.

Выхожу — снаружи сидит Алиса.

Как я плакала! Даже сейчас плачу, две вещи не могу вспоминать спокойно: встречу с Алисой и встречу с мамой.

* * *

Алиса чистенькая была, хорошенькая. Каждый раз, когда приходил новый этап, выходила меня встречать.

Мне сразу дали инвалидную работу. Там была швейно-вязально-прядильная фабрика, где женщины огромными нормами шили гимнастерки, телогрейки — все для войны. Я вязала варежки. Толстые, огромные, для фронта. Алиса вышивала крестиком, шила кофточки, обшивала жен начальства. Мы и спали вдвоем.

Освободили Алису по амнистии, за полгода до конца срока. Дали для поселения поселок Майкадук под Карагандой, взяли счетоводом на шахту.

Скоро и я вышла. Приезжаю к Алисе в общежитие, а там мама сидит. Отсидела свой срок и приехала. Возвращаться в Москву ей тоже было нельзя.

Не виделись мы девять лет.

Пять сестер Геккер. Москва, 1929

* * *

К тому времени мы уже переписывались и с Ирмой. Она попала в Кемеровскую область, в Мариинские лагеря, и когда сказала, что она художница — Ирма заканчивала в Москве художественный институт, ей дали работу в клубе. Весь срок она там и провела, там же встретила своего будущего мужа, Сергея.

Он был уголовник, сидел за кражу. Волевой, красивый. В детстве они с братом, моим будущим мужем, нашли старую гранату, принесли домой, она взорвалась, ему оторвало руку. Решил, что он теперь никому не нужен, стал хулиганить, связался с какими-то… Его арестовали, он сбежал, снова арестовали…

В лагере Ирма родила девочку. Когда она освободилась, Сергей увез их в Медвежку, деревню в Кемеровской области, в тайге, нашел место бухгалтера в лесхозе. Дороги туда не было, ехали на лошади. Тайга, едут через лес, и вдруг открывается огромное пространство. Ирма — она всегда была восторженная — рассказывала, что это был самый счастливый момент ее жизни.

В Медвежке им дали избушку, Ирма родила сына, он сейчас профессор в Новосибирской академии, археолог. Жили хорошо, Сергей кормил семью. Это было большое счастье.

Мы все время боялись второго ареста, уничтожали все письма. Не только мы, сосланные, боялись тогда все люди. Вообще все. Эти страхи — они особенные. Вот тут начинает болеть, в животе. У Алисы было ужасное положение, аппарат на ноге развалился, ходить она не могла, поехать в Москву за новым было запрещено, и я на саночках возила ее на работу.

* * *

Когда прошел XX съезд, мы подумали: ну наконец-то, пришло время говорить о лагерях. Мы должны быть очень благодарны за это. Злости? Нет, злости у меня не было, это же глупо. И потом: работа уже была любимая, дети…

После лагеря нас отправили на вечное поселение, но мама сказала: «Ничего вечного не бывает! Вот увидишь, ты еще будешь играть на рояле, ты еще будешь в Москве!» Так и случилось.

Домой я вернулась через 17 лет.

ССЫЛЬНЫЙ РОЯЛЬ

«Рояль папа купил в 1922 году, когда они с мамой переехали в Россию из Америки. Маленькая я всегда мечтала, что буду давать концерты, а мама и папа будут сидеть, слушать и кушать шоколад. Но папу расстреляли, маму отправили в Коми, наше имущество конфисковали — только рояль и спасли.

В 1949-м сестрицы послали его мне в ссылку. После лагеря нас отправили на вечное поселение, но мама сказала: «Ничего вечного не бывает! Вот увидишь, ты еще будешь играть на рояле, ты еще будешь в Москве!» Так и случилось. Через 10 лет мы с роялем вернулись домой».

Никого я в тюрьме не жалела. Я как черствый человек была. Как 53-й год пришел, Берию забрали, я много вспомнила, многих пожалела… А так нет. Будешь жалеть — так хоть не работай.

Я сама из колхоза. Как четыре класса окончила, пошла работать. И на лошади работала, и картошку сажала, и косить ходила. Потом стала принимать молоко. Дань-то платили государству — а я принимала. Паспорта раньше не давали, так я ездила с молоком на молокозавод в город, выправили паспорт — вот и пошла в тюрьму работать. Не дали бы паспорт — так и осталась бы в деревне. А че там, в деревне, господи-и? Голодали. Карточек не давали, есть нечего было, о-ой… Я как в тюрьму устроилась, стала родным пайки хлеба носить. Смена утром кончается, следующая — на другой день вечером, так я на этот период еду в деревню, везу хлеба, помогаю картошку садить. Хорошо, когда мама с собой картошечки даст…

* * *

Сначала я на постах работала, на третьем корпусе. Ходила, в глазок смотрела.

Если переговариваются — открываешь форточку: «Прекратить!» И вот так по 12 часов ходишь кругами, заглядываешь в глазки. Ни прислониться, ни сесть… Ходишь, ходишь… С восьми до восьми, с восьми до восьми. Вот ноги и болят теперь, и не ходют…

Если перестукиваются — предупреждение сделаю. Раз, два. Не действует — его (заключенного. — Авт.) выведут, старший по корпусу или оперуполномоченный поговорит с ним. Все, успокоится. А не успокоится — в карцер пойдет.

Александра Петрова на службе. Начало 50-х