Господа офицеры - читать онлайн книгу. Автор: Борис Васильев cтр.№ 186

— Я — малоприятный человек, Гедулянов. Я трудно схожусь с людьми, у меня нет ни друзей, ни близких. Впрочем, это все — лирика, за которую прошу прощения. — Штоквич помолчал, по привычке поглаживая колени. — Сегодня я уверовал, что в крепости есть по крайней мере один человек, который, как и я, во что бы то ни стало исполнит последний приказ полковника Ковалевского. Не смею рассчитывать на вашу дружбу, Петр Игнатьевич, но на мое особое к вам расположение вы всегда можете положиться. — Он встал и, помолчав, сказал иным, привычно непререкаемым тоном: — Вы потеряли сознание в самом начале штурма и ни разу не выстрелили из револьвера. Вы подтверждаете это, сестра Ковалевская?

— Да, — не задумываясь, сказала Тая. — Я безотлучно находилась при капитане Гедулянове.

— Благодарю вас, Таисия Леонтьевна, — с чувством сказал Штоквич. — Только, пожалуйста, не умывайте более капитана. На это я не отпущу воды даже для вас. Спокойной ночи.

Штоквич неуклюже шутил, но шутка оказалась пророчеством: ночью противник отвел воду. А в день ликования, паники, штурма и боя часовых у бассейна поставить забыли, и к утру его уже вычерпали до дна. Оставался лишь тот запас, что заготовили ранее: в бочках, ведрах, офицерских самоварах и солдатских котелках. Об этом утром доложил коменданту дежурный по гарнизону сотник Гвоздин.

— Собрать всю воду в один каземат, — распорядился Штоквич. — К дверям — надежную охрану. С сего часа воду отпускать только по моему письменному приказанию.

— Слушаюсь, — сотник усмехнулся. — Воду отвели, значит, в осаду берут, так понимать надо? Турки с пушками подошли: обложат со всех сторон, постреливать будут, а курды с черкесами уйдут.

— Вы думаете? — быстро спросил Штоквич.

— А хрена тут кавалерии делать? Зря фураж жрать? Сам казак, знаю: не годны мы для осад. Уйдут они. На Игдырь: там заслоны слабые, прорвут и… И все наше Баязетское сидение — кобыле под хвост, капитан.

Штоквич молчал, растерянно вертя в руках погасшую трубку. Гвоздин подошел к столу, сел напротив, сказал приглушенно:

— Не рассердишься, если по-простому скажу? Ты правильно вчера с ними говорил, с парламентерами-то: мне казаки рассказали. Ежели опять пожалуют — сдержи слово. Мои ребята их так отдерут — месяц лежа жрать будут. Их обидеть нужно, понимаешь? Горца обидишь — он никуда не уйдет, пока позора не смоет.

Штоквич отложил трубку, встал, походил по комнате. Остановился перед Гвоздиным.

— А если парламентеры не явятся сегодня?

— Должны явиться. Самолюбивы больно.

— Тогда… — комендант опять походил по комнате, подумал. — Отберите казаков, в которых лично уверены. Если парламентера прибудут, эти казаки должны присутствовать при встрече и без колебания исполнить любое мое приказание.

— Исполнят, — сотник вдруг улыбнулся. — Казаки верят вам, капитан. Мы тут беседовали промеж себя: верят.

— Благодарю, сотник. Ступайте.

Оставшись один, Штоквич тщательно побрился, не переставая думать о том, пришлет ли Шамиль парламентеров, а если пришлет, то хватит ли у него самого, у коменданта и руководителя обороны, мужества исполнить то, на что он решился во время разговора с Гвоздиным. Он понимал, что этим решением преступает не только военные, но и человеческие законы, но не видел иного выхода. И, неторопливо приводя себя в порядок, все время прислушивался, ожидая и одновременно страшась официального посещения. Он не боялся, что задуманное им может навеки покрыть его позором и выбросить из общества, — он боялся самого себя, не зная еще, сможет ли он, офицер русской армии, в решающий момент преступить черту даже во имя той высокой цели, которую ставил перед собой.

Ровно в десять пропела труба. К тому времени комендант был уже одет в полную, старательно вычищенную форму, но, прежде чем выйти, широко и торжественно перекрестился, точно шел на эшафот. И даже подумал о том, что идет на эшафот, когда поднимался на крышу второго этажа.

Там уже стоял Гедулянов — Штоквич мельком спросил, как он себя чувствует, и капитан сказал, что совершенно здоров, — войсковой старшина Кванин, сотник Гвоздин и четверо бородатых немолодых казаков. Солдат поблизости не было, и комендант отметил про себя, что малоразговорчивый сотник Гвоздин собрал тех, в которых лично был уверен.

— Парламентеры, — сказал Гедулянов. — На сей раз без Шамиля.

— Его счастье, — буркнул Штоквич. — Сбросьте им лестницу.

Первым легко поднялся князь Дауднов — в той же черной черкеске. А переводчик Таги-бек Баграмбеков опять долго пыхтел, и казаки под конец втащили его руками. Во время этой затянувшейся процедуры Дауднов стоял молча, положив руки на кинжал.

— По приказанию его превосходительства генерала Шамиля я… — задыхаясь, начал переводчик.

— Не надо, — резко сказал Штоквич; голос его не восстановился окончательно и сорвался на фальцет. — Видимо, Гази-Магома либо страдает выпадением памяти, либо позволяет себе сомневаться в слове русского офицера. Позавчера я предупредил, что, если он вздумает вторично прислать парламентеров, я незамедлительно…

— Капитан, опомнитесь, — шепотом сказал Гедулянов.

— Молчите! — оборвал Штоквич: он был бледен, левое веко непрестанно дергалось в нервном тике. — Вы, князь Дауднов, будете пощажены только в том случае, если Шамиль исполнит мои требования: усмирение курдов…

— Нет, — по-русски сказал парламентер: поняв всю серьезность положения, он уже не нуждался в переводчике. — Я выполняю лишь то, что мне приказано. Гарнизон обязан сложить оружие, тогда всем будет сохранена жизнь. Кроме вас, господин капитан.

— Обычно я не меняю своих решений, — сипло (ему опять отказали связки) проговорил Штоквич. — Но сегодня вынужден отступить от этого правила. Веревку, казаки!

— Лучше аркан, — хладнокровно уточнил Гвоздин. — Живо, станичники!

— Обождите! — отчаянно крикнул переводчик. — Шамиль поклялся на Коране, что сдерет с вас кожу, господин капитан, если вы хотя бы пальцем тронете князя Дауднова.

— Для этого ему придется сначала взять цитадель, — Штоквич оглянулся: к ним уже подходили казаки, один из них перебирал в руках ременный аркан. — Повесить парламентера! На стене. Над воротами. Лицом к Шамилю!

— Штоквич, это невозможно, — прошептал Гедулянов. — Это позор для всех нас, Штоквич!

— Молчи, капитан, — Кванин дружески облапил Гедулянова. — Коли надо, так мы и родному дядьке голову снесем.

Казаки быстро связали руки Дауднову, накинули на шею петлю. Князь не сопротивлялся, не кричал, только побледнел и стал глубоко и часто дышать.

— Шамиль не простит этого никому из вас… — вдруг громко сказал он. — Никому!..

— Исполнять приказание! — крикнул комендант, вновь сорвавшись на фальцет.

Казаки сноровисто закрепили конец аркана и, схватив парламентера, сбросили его со стены. Аркан натянулся, как струна, под тяжелым, бившимся в конвульсиях телом.