Блум (прячет зардевшееся лицо под мышку и туповато ухмыляется, сунув в рот палец). Ага, я знаю, вы на что намекаете.
Белло . Да на что ты еще годишься, импотент? (Нагибается и, заглядывая, грубо тычет веером между толстых жировых складок на ляжках Блума.) Подберись! Подберись! Бесхвостый кот! Что у нас там? Куда это делся хвостик или, может, тебе его отрубили, птичка? Спой, пташечка, спой. Висит как у шестилетнего мальчонки, прудящего лужицу за повозкой. Заведи себе бочку или продай насос. (Зычно.) Да ты можешь мужское дело или нет?
Блум . На Экклс-стрит…
Белло (язвительно). Я бы очень хотела пощадить твои чувства, но только твоим местом уже завладел мужчина с мускулатурой. Времена изменились, мой резвый юноша! Вот он-то уж мужчина в натуре, и рост что надо. Если б тебе, недоноску, иметь этакое орудие, узластое, шишкастое, с наростами где попало. Ручаюсь тебе, он мощно пальнул! Нога к ноге, колено к колену, живот на живот, грудь на груди! Нет, это тебе не евнух. Сзади пук рыжей поросли, что куст колючек. Погоди девять месяцев, увидишь! Черт побери, да он уже в ней чихает и брыкается во все стороны! Есть от чего прийти в бешенство, правда? Трогает за живое? (Презрительно сплевывает.) Тьфу, тряпка!
Блум . Я был подвергнут непристойному обращению, я… я пойду в полицию. Сто фунтов. Это неслыханно. Я…
Белло . Кишка тонка, дохлячок. Нам надо добрый ливень, а не твои жалкие брызги.
Блум . От этого с ума сойдешь! Молль! Я забыл! Прости! Молль! Ведь мы… все-таки…
Белло (беспощадно). Нет, Леопольд Блум, все изменилось по воле женщины, покуда ты спал пластом в Сонной Пещере
[1726]. Ночь твоя длилась двадцать лет. Вернись и взгляни.
Над пустошью голос Древней Сонной Пещеры.
Сонная Пещера . Рип ван Винкль! Рип ван Винкль!
Блум (в разбитых башмаках, с заржавелым ружьишком, с исхудалым, осунувшимся, обросшим лицом, пробирается ощупью, на цыпочках; вглядевшись через ромбики стекол, взывает). Я вижу ее! Это она! Первый вечер у Мэта Диллона! Но это платье, зеленое! И волосы выкрашены в светлый цвет, и он…
Белло (насмешливо смеется). Слепой сыч, это же твоя дочка, со студентом из Моллингара.
Милли Блум, светловолосая, в легких туфельках, легком зеленом платье, с голубым шарфиком, вьющимся по ветру, как у приморских красоток, на миг оторвавшись от своего возлюбленного, восклицает, широко раскрыв юные удивленные глаза.
Милли . Ой! Это же папулька! Но как же… Ой, папа, ты так постарел!
Белло . Как, изменился? Гляди, наша этажерка, наш письменный стол, за которым никогда не писали, кресло тетушки Хегарти
[1727], репродукции старых мастеров. Тут живет припеваючи мужчина со своими приятелями. Приют Рогоносцев! Отчего бы нет? Сколько у тебя было женщин, ну-ка? Шатался за ними по темным улицам, плоскостопый мозгляк, пытаясь их возбудить своим утробным урчанием. Что молчишь, мужчина с панели? Порядочные женщины, идущие с покупками. Теперь другой оборот. Получай той же монетой.
Блум . Они… Я…
Белло (обрывает его). Они затопчут тот ковер, под брюссельский, что ты купил на распродаже у Рена. В своих буйных забавах с резвушкой Молль, ловя блоху у нее под рубашкой, они уронят и изуродуют статуэтку, которую ты нес домой под дождем, ценя искусство ради искусства. Потом доберутся до всех секретов у тебя в нижнем ящичке. Пустят твой астрономический справочник на раскурку трубок. И будут поплевывать в твой камин через медную решетку, которую ты купил за десять шиллингов у Хэмптона Лидома.
Блум . Десять и шесть. Так ведут себя последние негодяи. Отпустите меня. Я вернусь. Я докажу…
Голос . Клянись
[1728]!
Блум стискивает кулаки и ползет вперед, зажав в зубах охотничий нож.
Белло . Квартирантом или приживальщиком? Слишком поздно. Ты устроил у себя в доме постель второго сорта, и лежать в ней другим. Твоя эпитафия уже написана. Ты на самом дне, старый пень, и крепко заруби себе это.
Блум . Справедливость! Вся Ирландия против одного! Неужели никто… (Кусает пальцы.)
Белло . Сдохни и пропади, если в тебе осталась хоть капля приличия или достоинства. Я бы тебе могла дать такого старого редкого винца, от которого ты в два счета слетаешь в ад и обратно
[1729]. Подпиши завещание, оставь нам весь капиталец. Если нету, добудь как знаешь, наворуй, ограбь, в бога душу! И мы тебя зароем возле сортира в кусточках, и будешь там лежать в дерьме и покое, рядом со старым Рогачом Коэном, моим приемным племянником, за которого я вышла, с этим сукиным сводником и педерастом, треклятым кривошеим подагриком, и с остальными моими мужьями, сколько их там, десять или одиннадцать, не вспомню, как их, сволочей, звали, чтоб все вы там гнили в одной помойке. (Разражаясь громким перхающим смехом.) Мы вас удобрим навозом, мистер Цветок! (Насмешливо писклявит.) Пока, Польди! Пока, папулька!
Блум (хватаясь за голову). Моя сила воли! Память! Я грешил! Я стра… (Рыдает без слез.) Белло (издевается). Поплачь, малютка, уа, уа! Крокодиловы слезы!
Блум, павший духом, плотно спеленатый для жертвоприношения, рыдает, упав ничком. Слышится похоронный звон. У Стены плача темные фигуры обрезанных, в пепле и вретищах, М.Шуломовиц, Джозеф Голдуотер, Моше Герцог, Харрис Розенберг, М.Мойсел, Дж.Цитрон, Минни Уотчмен, О.Мастянский, преподобный Леопольд Абрамовиц, кантор. Размахивая руками, они пронзительно и протяжно оплакивают вероотступника Блума
[1730].
Обрезанные (с гортанным заунывным напевом осыпают его гнилыми плодами; цветов нет). Шема Исраэл Адонаи Элоим Адонаи Эхад
[1731].