Итак, четверг, июня шестнадцатого дня
[1424]. Патк. Дигнам, жертва апоплексического удара, лежит в земле, и после жестокой засухи, хвала Господу, наконец раздождило, барочник привез торф
[1425], проплыв миль пятьдесят или около того, и говорил, что посевы не всходят, поля засохли, глядят уныло и отменно смердят, будь то в низинах или на взгорье. Трудно дышать, и все молодые побеги погибли начисто, не имея капли дождя столь долго, что в прежние годы никто не упомнит подобного. У роз бутоны все почернели и вспузырились, а на холмах одна жухлая трава и сухой кустарник, который займется от первой искры. Как все твердят в один голос, тот страшный ураган, что разорил всю страну в прошлом феврале, сущий пустяк в сравнении с такою напастью. Однако нынче, как было уже помянуто, после захода солнца и при том же западном ветре стали мало-помалу сбираться крупные набухшие облака, и сведущие в чтеньи небес мерили их взглядом, потом, ближе к ночи, запоблескивали зарницы, а еще позже, в одиннадцатом уже часу, раздался мощный, долгий удар грома, и вмиг все кинулись врассыпную по домам под дымящимся ливнем, мужчины – защищая соломку шляп платками или какими тряпицами, женского же пола особы – припрыгивая и подбирая юбки повыше, как только начало лить. Где только что была сушь как в Сахаре, по Или-плейс, Бэггот-стрит, Дьюкс-лаун, а оттуда по Меррион Грин на Холлс-стрит мчался поток воды, и повсюду кругом не было уже ни одного портшеза, ни одного экипажа или фиакра, однако гром больше не повторялся после того удара. Против дверей достопочтенного судьи фицгиббона (коему надлежало заседать с мистером Хили, стряпчим, насчет земель колледжа) Мал.Маллиган, благороднейший из благородных, вышед от мистера Мура, литератора (прежде паписта, однако ставшего добрым Вильямитом
[1426], как про то слышно), натолкнулся на Ал.Баннона с короткой стрижкой (какая модна сейчас, наряду с вечерними плащами из зеленого твида), а тот только что вернулся в город почтовою каретой из Моллингара, где его кузен и брат Мал.М. пробудут еще месяц, до св.Свитина
[1427], и спрашивает, как его сюда занесло, он к себе домой, а он к Эндрю Хорну, его там ждут опрокинуть стаканчик, как он доложил, но только ему охота порассказать про одну телочку с норовом, формы не по годам развиты, слегка даже толстомяса, а дождь между тем все поливал да поливал их, так что оба они прямехонько к Хорну. Там Леоп.Блум из газеты Кроуфорда приятно заседал с ватагой бездельников, мастаков повздорить и покричать, были там Диксон мл., студиозус от Скорбящей Матери Божией, Вин.Линч, шотландского происхождения молодчик, Вил. Мэдден, Т.Ленехан, в глубокой печали из-за одной чистокровки, коей доверился он на скачках, и Стивен Д.Леоп.Блум там оказался из-за усталости, сморившей его, но сейчас уже вновь воспрянул, а прошлую ночь приснился ему весьма причудливый сон о его даме, миссис Молль, в красных домашних туфлях и в турецких шальварах, а это, как сведущие полагают, к перемене, и миссис Пьюрфой была там же, будучи туда принята по прошенью своего брюха
[1428], теперь она, бедное создание, мается, распростершись, уже два дня после срока и все не может родить, повитухи в отчаянии, от рисового отвара ее тошнит, а он обезвоживает лучше всего, дыхание тяжкое, затрудненное, но, судя по тому как толкается, младенец – отменный здоровячок, дал бы ей только Бог разрешиться. Я слышал, это у нее уж девятый, а последнему подрезали ноготки на Благовещенье, значит, ему тогда исполнялся годик, и, как и те трое, тоже все вскормленные грудью, он у нее умер и записан красивыми буквами в Библии короля Якова
[1429]. Ее мужу с лихвою пятьдесят, он методист, но ходит к причастию
[1430], а в погожие деньки его всегда видят по воскресеньям с двумя сынишками возле Баллокской гавани, он там удит сайду и камбалу на удочку с тяжелой катушкой, с берега или с лодки-плоскодонки, старается забрасывать легонько и, как я слыхивал, имеет весьма недурной улов. Итак, словом, отменный ливень, натура сызнова ожила и доброго можно ждать урода, хоть всякие кудесники предрекают, что вслед за ветром и за водою придет огонь, коль скоро по пророчеству календаря Малахии
[1431](также, дошло до меня, и мистер Рассел состряпал сего же толка прорицание с хиндустанского наречия для своей крестьянской газетки
[1432]) сии три стихии всегда вместе, но это одна тень на плетень для старых бабок и несмышленышей, отнюдь без никакого резона, хотя порой они со своими чудасами бывает и угодят разом в самую истину, никому не ведомо как.
Тут поднялся в конце стола Ленехан
[1433], вознамерившись рассказать про письмо в вечернем листке, и сделал вид, будто усердно разыскивает его у себя (он клялся и божился, что-де оно волнует его безмерно), но, сдавшись на уговоры Стивена, бросил поиски и с большой резвостью последовал приглашению присесть рядом. Он был весьма разбитной господинчик, строил из себя рубаху-парня да валял дурака, и когда заходило дело о женщинах, лошадях или о свежем скандальчике, случался он всегда тут как тут. По правде говоря, состояние его было скудным и время он проводил большей частью по трактирам и по кофейням в компании вербовщиков, кучеров, тунеядцев, посыльных, подмастерьев, жучков со скачек, девок уличных и бордельных и прочей избранной публики, а иной раз просиживал и ночь напролет с подвернувшимся сыщиком иль судейским, выуживая у него еще тепленькие сплетни в промежутках меж возлияниями. Трапезовал он в самых захудалых обжорках, но хоть и доставалось ему порой одно месиво из объедков или тарелка требухи на последний родимый шестипенсовик, язык его никогда не давал поблажки унынию, и от иного соленого словца, подхваченного от шлюхи или еще неведомо от кого, все так и покатывались как одержимые. Другой же из бывших там, Костелло, услышав их разговор, спросил, а что это, стихи или какая история. Не угадал, Фрэнк (таково было его имя), отвечал тот, это про ирландских коров, которых ведено забивать по причине чумы. Ну и хрен с ними, говорит он и подмигивает, по мне хоть провались они все со своей собачьей говядиной. Тут вот у нас в жестянке самолучшая рыба, какую отродясь лавливали, и с великим радушием он им протянул стоявшие рядом кильки, к которым уж давно подбирался, ради того и затеяв весь хитроумный маневр, поскольку брюхо у него совсем подвело. Mort aux vaches
[1434], выражается затем Фрэнк на французском наречии, он прежде служил в подручных у некоего виноторговца, имевшего склад в Бордо, и по-французски изъяснялся как джентльмен. Сей Фрэнк с самого нежного возраста был записной шалопай, и его отец, околоточный, с превеликим трудом понуждал его ходить в школу, учиться грамоте да разбирать карту, после же этого он поместил его в университет изучать механику, однако тут малый совсем закусил удила как молодой жеребец и был в те поры знаком с судебными исполнителями и с ночными сторожами лучше чем со своей наукою. Одно время подумывал он в актеры, потом в маркитанты, потом в шулера, потом, глядишь, пропадает на петушиных боях да медвежьих травлях, а там ему загорится на моря-океаны или шататься по дорогам с цыганами, которые то сынка украдут у какого-нибудь помещика, то стянут белье, развешанное служанкой, а то курице свернут шею, притаясь за забором. Он пускался в похождения столько раз, сколько у бога заповедей, и всякий раз возвращался несолоно хлебавши к своему отцу, околоточному, и тот при каждой такой оказии неизменно проливал не менее пинты слез. Как! восклицает мистер Леопольд, скрестив руки и непритворно будучи озабочен, неужели же все они пойдут на убой? Я протестую, заявляет он, я видел их не далее как сегодня утром, их гнали на ливерпульские пароходы. Я не могу поверить, что это настолько непоправимо, заявляет он.