Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920 - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Аринштейн cтр.№ 96

Съезд советов Латвии состоялся с 13 по 16 января. К сожалению, у меня, по независящим обстоятельствам, не сохранилось протоколов этого интересного съезда. Но интересно отметить, что делегаты-коммунисты от Латгалии (бывшие русские Люцинский, Режицкий, Креславский, Дриссенский и Двинский уезды) с пестрым населением, состоявшим из великороссов, белорусов, поляков, евреев, энергично протестовали уже в первый день съезда против речей и прений на латышском языке и заявили решительное сопротивление против присоединения Латгалии к Латвии, предпочитая, чтобы она входила в состав России и чтобы для Латгалии административным центром считалась не Рига, а Витебск.

Однако съезд, большинством голосов против 30, торжественно декларировал «единую и неделимую» советскую Латвию с включением в нее и Латгалии.

Этот провинциальный империализм красных латышских шовинистов на практике постоянно встречал сопротивление на местах, латгальцы саботировали все распоряжения правительства Стучки, не подчинялись распоряжениям о мобилизации, о реквизициях, бойкотировали стучкину валюту вплоть до дня падения Риги и пр…

В результате трехдневных работ была выработана и утверждена конституция советской Латвии, управление которой было возложено на комиссариаты внутренних дел, военный, путей сообщения, земледелия, просвещения, труда, социального обеспечения, контроля, продовольствия, финансов и юстиции. Все комиссариаты, кроме военного, были самостоятельны, военный же был подчинен русскому советскому правительству, дававшему военному комиссариату Латвии непосредственные приказания и инструкции. Так как московское правительство не разрешило латышам иметь собственного комиссариата иностранных дел, считая внешнюю политику Латвии своим собственным русским делом, то съезд удовольствовался организацией «Секретариата по иностранным делам при председателе советского правительства Латвии», т. е. простым столом или отделом при канцелярии Стучки.

Много и долго дебатировавшийся на съезде вопрос о независимости Латвии нашел себе выражение в следующей резолюции съезда, опубликованной 16 января в виде декрета:

«Ввиду того, что вместе с аннулированием Брест-Литовского мирного договора, Латвия снова считается составной частью России, каковая связь была окончательно прервана лишь 25 декабря 1918 года, объявлением о признании независимости латышской советской республики, Латышское советское правительство постановляет:

Все до 25 декабря 1918 года изданные правительством российской социалистической федеративной советской республики декреты имеют силу и в границах советской республики Латвии, поскольку они не были отменены или изменены декретами и распоряжениями советского правительства Латвии…»

Теперь, облеченное «доверием» пролетариата, безземельных крестьян и стрелков, получившее санкцию съезда правительство могло, уже не откладывая дела в долгий ящик, приняться за массовые убийства.

Председателем революционного трибунала был назначен печник Вилке (в переводе на русский язык – Волк), пьяница и вор-рецидивист, дюжий, рыжий, малограмотный детина, всей своей фигурой оправдывающий свою фамилию. В течение первых двух недель трибунал выносил исключительно одни только смертные приговоры. Списки приговоренных к расстрелу не публиковались, родственникам убитых не давалось никаких справок о судьбе подсудимых, какая бы то ни было защита была устранена…

В течение двух недель было убито в одной только Риге 2800 человек, по преимуществу немецких фамилий, выданных дворниками, швейцарами, кухарками, горничными, лакеями, а также по проскрипционным спискам, ведшимся местными коммунистами во время оккупации. Если в отношении какого-либо арестованного немца не было конкретного обвинительного материала, на фабрикацию которого была так искусна чрезвычайка, революционный трибунал, не желавший расставаться со своей жертвой, просто ставил отметку перед фамилией присужденного: «за 1905 год», т. е. за участие в подавлении революции в Прибалтийском крае карательными экспедициями, безразлично – участвовал ли или не участвовал имя рек в этом подавлении революции. Таких жертв «1905 года» в эти первые недели были расстреляно довольно много.

Когда нервы буржуазии были достаточно потрясены после массового убоя, тюрьмы несколько разгрузились, настала эпоха «законного» террора, причем, в числе арестованных, стали попадаться также и лица с чисто латышскими фамилиями.

Но теперь трибунал позволил себе роскошь либерализма. К защите были допущены так называемые правозаступники, вся роль которых, впрочем, сводилась к тому, что они имели возможность сообщать родственникам своих подзащитных одно и то же роковое слово – «расстрелян». К суду стали вызываться свидетели, но так как десятка полтора таких свидетелей, говоривших в пользу подсудимых, были признаны «сообщниками» и затем тоже расстреляны, то охотников в свидетели больше не находилось и, таким образом, этот «либерализм» трибунала не принес никакой пользы подсудимым.

Списки расстрелянных, с указанием их преступлений, хотя и неполные, стали регулярно помещаться в официозе Правительства: «Zihn'e» и «Нашей Правде»…

Но всех этих жестокостей правительству было недостаточно. Для нового потрясения нервов буржуазии была назначена контрибуция в такой умопомрачительной сумме, что если бы продать всю движимость и недвижимость буржуазной Риги, то вырученной суммы далеко было бы не достаточно для покрытия даже половины суммы контрибуции. Я сейчас не помню точной цифры, но сумма контрибуции выражалась каким-то восьмизначным числом. Не нужно забывать, что тогда ост-рубль еще равнялся полутора рублям царским.

Так как обложенные имущие классы Риги были не в состоянии покрыть причитающегося на долю каждого буржуа обложения, то начался настоящий и повсеместный «сухой» погром.

В течение трех-четырех недель неисчислимое количество возов развозили по советским складам комоды, шкафы, зеркала, ковры, бронзу, меха, одежду, белье, подушки, матрацы, кровати, живые растения, пианино, рояли, граммофоны, посуду и проч.

Уже через неделю не хватало ни советских складов, ни складских помещений. Чтобы несколько разгрузить амбары и склады и отделить более ценное от менее ценного, часть мебели, вещей и одежды была предложена рижским рабочим для «временного пользования». Но, к чести рижских рабочих, уже охладевших к коммунизму, любителей чужого добра среди них нашлось очень мало. Поэтому награбленное пришлось рассовывать по бесчисленным комиссариатам, отделам, управлениям и пр. Лучшая часть вещей, мебели и одежды попала в собственность правящих советских и коммунистических верхов. Поэтому все те, кто до объявления контрибуции ходил в потрепанных шинелях и куртках, теперь щеголяли в отличных новых шубах, пальто и дорогих шапках. Любовницы, жены, сестры комиссаров ходили одетые, как на модных картинках.

С течением времени вся эта «контрибуция» стала уплывать в деревню, к «серым баронам», которые за каравай хлеба, или за 2–3 фунта масла или творогу приобретали у хранителей складов целую обстановку спальни с матрацами и горой подушек.

Власть обратила внимание на расхищение складов только тогда, когда с фронта стало поступать большое количество раненых и понадобилось экстренное открытие новых госпиталей и лазаретов. Излишки, оставшиеся после оборудования лазаретов, были зачислены в «фонд натурального обмена» для отправки их в Россию и на Украину для обмена на хлеб. Едва ли не каждый день на вокзале грузилось до 20–30 вагонов отобранного у рижской буржуазии имущества. Но вещи где-то бесследно исчезали и в «натуральный обмен» на них из России не поступило буквально ни одного вагона с зерном…