Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920 - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Аринштейн cтр.№ 79

Нужно сказать, что после выступления Корнилова развал пошел катастрофически. И у нас в гимназии в связи с этим произошла политизация. Класс, бывший в массе аполитичным и лишь ведомый в какой-то мере радикальными кругами, симпатизировавшими социализму, резко стал на правые позиции. Я бы сказал так – на черносотенные позиции. Хотя у нас почти не было представителей дворянства или какой-либо знати. Развал на фронте, начало преследований офицеров, всё это, я думаю, сыграло большую роль: молодежь всегда на стороне слабых, в этот момент офицерство было слабой, преследуемой стороной, а мы их знали, это были наши братья, наши знакомые – все молодые люди, студенты, пошедшие добровольно во время войны…

Наш класс вступил в яростную вражду, – я был в шестом классе, – с седьмым параллельным классом. В этом седьмом параллельном классе были левые настроения. У нас был Пушкарев, рыжий верзила, которому уже 20 лет было; он пересиливал и восьмиклассников, и вот единоборство, как было в рыцарские времена: радикал из седьмого класса и реставратор из нашего класса боролись каждый за свой класс. Затем разыгрывались уже и крупные дела – общие драки, так что классы наши разделили. Тот седьмой класс перевели в дальний коридор. Таким образом, в нашем классе была большая часть, я бы сказал, консервативно настроенных. Коллективно мы принимали участие в подготовке выборов в Учредительное собрание, раздавая партийные программы и бюллетени. Но в каждом классе было и свое меньшинство – у нас революционное, в другом – контрреволюционное. В классах мы друг с другом не дрались. Некоторые наши раздавали листовки социалистической партии, а мы – самая правая была кадетская партия – раздавали кадетские. Я помню, классный наставник, узнав, что один у нас, очень способный ученик, Яшунский, еврей из Польши, действительно исключительной талантливости человек, блестящий математик – раздавал тайно, кажется, социалистические листовки, как-то спросил его: «Вы, Яшунский, сочувствуете социалистической партии?» – «Да, а что?» – сказал тот, немножко смутившись. – «Я думал, ваше развитие все-таки больше». Но это, как я помню, было единственное замечание в классе учителя. По-видимому, страх, какие времена идут, делал и правое учительство молчаливым. И вот я должен сказать, что все это было стимулом для резко растущих правых настроений в классе. Я стал гораздо более правым, например, чем мой отец.

Когда было сорвано Учредительное собрание – оно разогнано было матросом Железняком, – отец ахнул. Он возлагал надежды на какой-то кристаллизирующий порядок, связанный с этим учреждением. Но помню, я сказал мое мнение отцу, и мне казалось, что он был даже поражен моей правой логикой. Я ему сказал: «Это, может быть, и к лучшему, что разогнано Учредительное собрание. Учредительное собрание – это социалисты-революционеры, они могут только узаконить то положение, в котором сейчас Россия находится. Тогда это будет закон. А сейчас всё незаконно, и всё в движении, и всё может быть еще ликвидировано». Мне отец ничего не сказал, но я потом слышал, как он заметил: «Из него будет политик, хорошо ли это для него?» По-видимому, это были мои первые шпоры самостоятельной мысли, которые я заслужил у отца, несмотря на его несогласие со мной.

Но должен сказать, что жизнь еще шла по-старому, хотя был недостаток продуктов. У нас этого не было. Отцу за его хорошие отношения многие солдаты, у него служившие в госпитале, привозили сами из деревень продукты, муку, сало, так что мы могли делиться этими вещами еще и с другими. Но в городе начался недостаток.

Это было после большевистского переворота. Сам большевистский переворот, я о нем еще не упомянул, происходил в октябре, вскоре после начала наших занятий и после провала дела Корнилова. Корниловское дело провалилось в августе; через два месяца был большевистский переворот. Я в этот момент заболел желтухой – от скверного хлеба (это может характеризовать, как можно быстро, в богатой стране, при революции, дойти до питания жмыхами и совершенно несъедобным хлебом). И вот как раз, когда был большевистский переворот, я лежал больной дома. В большом городе вы и не видите самого боя. Перестал работать телефон, ездят грузовики с солдатами; мы жили в рабочем районе на окраине – Марьина Роща, которая сразу была охвачена революционным восстанием. Отец тоже оставался дома. Образована была во всех домах «самооборона» – гордое название. Заключалась эта самооборона в том, что мужчины каждого дома дежурили ночью группами, так как бандиты и грабители пользовались разрухой, проникая в разбитое окно или куда-нибудь через подвал в дом. Так в парадных сидели дежурные. Сидели они без всякого оружия, взяв зонтик или палку, и вели политические разговоры. Шли разговоры, кто с какой стороны к Москве подходит, какой генерал уже совсем приблизился (часто таких генералов уже и в природе не существовало), что думает «Викжель» – Всероссийский Исполнительный Комитет Железнодорожников – они в этот момент играли важную роль, т. к. могли остановить движение по всей России своим постановлением. Но они ничего не останавливали. Они объявили, если не ошибаюсь, нейтралитет в этой борьбе…

В Москве красногвардейцы брали Кремль, защищавшийся войсками Временного правительства. В Петербурге брали Зимний дворец. А в Москве защищались юнкера и добровольцы-офицеры от сосредоточившихся в Москве красногвардейских отрядов. В Кремле находилось Александровское военное училище. И нужно вам сказать, в Москве было много офицеров, но эту молодежь, юнкеров и молодых офицеров в Кремле, они не поддержали. В нашем доме, это около института путей сообщения на Бахметьевской, было, вероятно, человек пять офицеров, уже вернувшихся с фронта и сидевших у себя дома, – молодые люди в возрасте 25–30-ти лет. Из них только один – брат одного из тех, что жил в нашем доме, как мы знали, пробрался в Кремль и участвовал в борьбе. Все остальные пять отсиживались. Ждали – кто-то придет и наведет порядок.

Вот в этих условиях происходил октябрьский переворот. Опять был у нас перерыв в занятиях. И когда мы явились уже после, чувствовалось совершенно новое. Вот тогда и началась, как противодействие, правая радикализация учащейся молодежи. Она шла очень далеко и принимала нехорошие формы: она принимала формы резкого шовинизма и антисемитизма, она принимала формы, я бы сказал, такого резкого шовинизма, которого, по сути дела, никогда в московской, обычной гимназии не могло бы быть. Правая радикализация шла как раз со стороны среднего сословия: таких, как дети купцов, лавочников. Начались даже разговоры, идеализировавшие «Союз русского народа», но, как я вспоминаю, этот поворот вправо не был связан с монархическими настроениями. Об арестованной царской семье не вспоминали.

Так, вспоминаю я, в учащейся молодежи в Москве шел весьма сильный правый сдвиг, несмотря на резкое левое настроение в стране. И интересно, какие возможности еще тогда были. К нам приехал сын денщика моего отца, молодой солдат-фронтовик, Георгиевский кавалер, доброволец ударного батальона. И вот, в январе это было, он мне говорит: «Пойдем, Николай, с тобой на Красную площадь, там назначен крестный ход для молебствия о свержении безбожной коммунистической власти».

Я сказал отцу. Мой отец говорит: «Могут быть неприятности. Никуда ты не пойдешь». – Я отвечаю, я ж пойду с Николаем; он же богатырь, Николай наш. Отец подумал, говорит: «Смотри, Николай, мне за моим Николаем и ни в какие глупости не влезай».