Раневская в домашних тапочках. Самый близкий человек вспоминает - читать онлайн книгу. Автор: Изабелла Аллен-Фельдман cтр.№ 33

Смотрю сестре в глаза и понимаю, что ни на ком она не отыграется. Характер у нее суровый, непростой, но режиссером она была бы замечательным. Не могу объяснить почему, но я в этом уверена.

08.12.1961

Смотрели с сестрой чудесную картину «Разные судьбы». Я даже всплакнула разочек. Сестра сказала, что эта картина почему-то не понравилась Е.А. Она назвала ее мещанской («мещанин», «мещанское», «мещанство» здесь слова ругательные, люди напрочь забыли, что когда-то так называлось сословие и слово это в переводе с польского означает «горожанин»). Но картину все же выпустили в прокат и очень правильно сделали. Мне очень понравилась актриса, игравшая Таню.

– Девочке чуть было не сломали жизнь в самом начале, – сказала про нее сестра. – После войны жизнь наладилась не сразу, работать приходилось в нескольких местах сразу. Однажды произошла накладка – ей надо было разорваться надвое, чтобы быть одновременно в двух разных местах. Бывает, это же жизнь. В таких случаях приходится кого-то просить, чтобы тебя подменили. Она и попросила, все прошло нормально, но режиссер рассердился. Уж не знаю, какая там была подоплека, но жизнь научила меня, что если режиссер не любит актрису, то одно из трех – или у актрисы длинный язык, или у нее высокие нравственные принципы, или и то и другое сразу. А тогда за прогулы без уважительной причины полагалось судить. Вот Таню, она и в жизни Таня, отдали под суд. К счастью, ей повезло – удалось отделаться легким испугом, или не легким, но всего лишь испугом. А то ведь не только карьеру могли сломать девочке, но и всю жизнь.

Как это ужасно! Разве можно судить за прогул? Да еще и в том случае, если человек озаботился подменой и спектакль не пострадал. Чувствую, что никогда не смогу понять до конца здешнюю жизнь. Радуюсь тому, что у сестры нет привычки прогуливать и опаздывать, как актриса она крайне дисциплинированна. Сестра, смеясь, успокаивает меня, оказывается, этот жестокий закон давно отменили и за прогулы больше не судят и не сажают в тюрьму.

10.12.1961

– Темну ночь недосыпала, сладок кус недоедала! – ворчит сестра.

Крайняя степень негодования, это когда сумочка летит в одну сторону, шуба – в другую, а двери открываются и закрываются резко, словно выстрел. В такие минуты лучше всего не задавать вопросов, не выходить из своей комнаты, никак не напоминать о себе. Сестра будет шуметь посудой на кухне, закурит, громко выругается, вспомнив, что «почти уже» отказалась от этой привычки, позвонит Ниночке, позвонит Елочке, выплеснет в разговоре избыток чувств, а потом вдруг спохватится:

– Белла! Ты там живая?

Это означает, что гроза прошла мимо, прошла стороной. Можно вылезать из своего уютного убежища. Главное – не задавать вопросов. Лучше говорить самой. Если у меня нет наготове какой-нибудь интересной новости, я ее придумываю или вспоминаю прочитанное в газетах. В газетах, которые я исправно прочитываю от первой до последней страницы (самое нудное пропускаю), всегда найдется, что рассказать сестре. Главное начать, потому что договорить мне все равно не дадут. Сестре попытались навязать участие в каком-то новогоднем концерте. Ее не устроили условия и сама программа. Она снова высказала режиссеру свое мнение о нем (он, должно быть, заучил это мнение наизусть).

– Давай проводим Хануку, – говорю я, заставляя стол тарелками.

– Провожай хоть… – начинает сестра, но вовремя осекается и говорит. – Давай!

Есть с кем встретить праздник, есть с кем его проводить. Разве могу я считать себя несчастной?

12.12.1961

– Знаешь, что сказал Эйзенштейн о Мейерхольде? – вдруг спросила сестра. – Счастье, сказал, тому, кто соприкасался с ним как с магом и волшебником театра, и горе тому, кто зависел от него как от человека. Вторая половина этой фразы относится почти ко всем режиссерам. Исключения бывают, но они так редки, так редки! И знаешь, что мне больше всего не нравится в режиссерах? То, что живут они по принципу собаки на сене. Сам тебе ролей не дает, разве что кинет какую-то подачку от великих щедрот своих, но и в другой театр не отпускает. Как можно отпустить? А вдруг там талант развернется в полную силу? Сам не ам, и другому не дам! Так и умру я в ожидании настоящей роли! Разве бабушка в «Деревьях» – мой предел? Я думала – ладно, наш главный режиссер очень занятой человек, а завлит у нас не ахти, серединка на половинку, так я сама найду подходящую пьесу. Приносила ему штук двадцать, и махровую классику, и нежную современность. Он все отвергает. Я спрашиваю «почему?», ведь пьеса так хорошо ложится на нашу труппу и соответствует как духу времени, так и всему остальному. Я же знаю, что сейчас можно и что нужно ставить! Я же не приношу ему «Самоубийцу» или ««Заговор чувств»! А он, по-моему, даже их и не читает! Любка за границей находит для себя пьесы, добивается, чтобы театр оплатил перевод и гарантировал ее мужу постановку, а ей главную роль, а я прихожу с протянутой рукой и униженно клянчу: «Царь, добрый царь, дай мне рольку, будь так добр». А царь не дает. Сегодня сказал, что хочет поставить что-нибудь свеженькое из врачебной жизни. Мало у нас про врачей хороших пьес, жаль. Я ему в шутку говорю: «Хотите новое дело врачей?» А он аж передернулся весь, в лице изменился и отвечает: «Только вы, с присущим вам тактом, можете из любого слова дело раздуть!» Как тебе это нравится? С присущим вам тактом! Из любого слова дело! Эх, если бы у меня был бы такой характер, чтобы из слов дела раздувать, я бы отыгралась на многих… Их счастье, что я не такая. Пьесу о врачах! Ставьте «Мнимого больного», в этой пьесе три женские роли! Маринка сыграет Белину, Туська – Анжелику, а Сашка – Туанетту! Весь гарем будет при деле. Ах, там, кажется, есть еще девочка? Ну и на девочку кто-нибудь найдется, хотя бы Анька. И самое главное – для Раневской в это пьесе ролей нет! Знаешь, как царя Бориса за глаза зовет молодежь? Фюрером! Разве это не показательно? У него молодежь спивается от безысходности, что же можно сказать о стариках? Мне не жаль себя, мне жаль молодежь, жаль театр, который отобрали у Таирова. Ради чего отобрали? Ответь мне, ради чего? Для кого?

Что я могу ответить? Молча киваю. Чувствую, что сестра уже одной ногой вышла из театра. Верю, что она знает, что делает. А что мне еще остается? Не можешь ничего сделать, так молись и надейся. Молюсь и надеюсь.

13.12.1961

Новость про Е.А. У нее не все так плохо, как казалось поначалу. Видимо, ее поступок тронул кого-то (я прекрасно понимаю, кто это мог быть), и ей удалось сохранить большую часть того, что она имела. «Ей указали на ее место, – говорит сестра. – Раз ты женщина, то не лезь на самый верх. Сиди в своем кресле и не рыпайся!» Хорошо, что все закончилось именно так. Надеюсь, что тучи над ее головой рассеялись навсегда. Е.А., по выражению сестры, «необразованна, но душевна» и способна на сострадание, что доказывает и мой пример. Сегодня, хоть и 13-е, а день хороших новостей. А.А. чувствует себя значительно лучше. Сестра собирается проведать ее, но этому постоянно что-то мешает. В театре какие-то проблемы с репертуаром. Наверное, вместо «какие-то» уместнее смотрелось бы слово «очередные», но я с детства не люблю помарок. У меня их не было ни в одной тетради, потому что, ошибившись, я переписывала целые листы. Упражнения только улучшают почерк, хоть большинство людей считает иначе. Все дело в скорости и аккуратности. Если писать быстро, наспех, то почерк неминуемо испортится, если же писать медленно и аккуратно, то он будет становиться лучше с каждой строчкой. Теперь я даже если и захочу написать небрежно, то у меня ничего не получится, буковки все равно будут четкими, ровными.