Раневская в домашних тапочках. Самый близкий человек вспоминает - читать онлайн книгу. Автор: Изабелла Аллен-Фельдман cтр.№ 12

20.02.1961

Никак не могу разобраться в нюансах гостеприимства, которое проявляет сестра. Иногда она проявляет невероятное хлебосольство в отношении людей, которых не очень-то любит. «Не очень-то любит» – это мягко сказано. Вчера к нам приходила Татьяна-фотограф. На самом деле она не фотограф, а журналист, просто я ее так про себя называю, чтобы не запутаться в именах и людях. Татьяна-фотограф, Татьяна-с-попугаем, Татьяна-режиссер, Татьяна-соседка, Татьяна-медсестра… Татьяну-фотографа сестра явно недолюбливает, но к ее приходу накрывает такой стол, за который не зазорно было бы усадить и десять человек, а было нас всего четверо – мы с сестрой, да Татьяна с Ниночкой, которая принесла мне «Записки институтки» Чарской. У нее сохранилась старая книжка, такая же, что была и у меня. Переплет потертый, сразу видно, что читали записки часто, но все странички на своих местах. Чудо! Чудо! Вечером легла, раскрыла и с головой окунулась в детство. Ниночка – прелесть. Добрый ангел!

О нюансах гостеприимства – та же Ниночка может просидеть у нас весь вечер, а сестра ей даже чаю не догадается предложить, пока я не поставлю чайник. К Татьяниному же приходу она готовилась все утро. Пригласила Алевтину Митрофановну, суетилась – ах, буженину забыли нарезать! ах, лимончик! ах, балычок! А потом вслед: «Аройскрихн золн дир ди ойген фун коп!» ^[19] Насколько я понимаю, дружба с Татьяной не приносит сестре никаких выгод. Нельзя же считать выгодой торт, принесенный Татьяной, или же ее новую книгу, которая должна выйти в следующем году и которую она обещала подарить сестре. Мне она тоже обещала экземпляр, но сестра сразу же вмешалась: «Мы с Белочкой сестры, а не супруги, хватит нам и одной». На удивленное «Почему?» ответила: «Супругам надо каждому дарить по книжке, чтобы не рвали напополам при разводе, а мы с Белочкой разводиться не собираемся». Когда ушла Нина, я задала вопрос относительно Татьяны. Момент был удобный, сестра оглядывала то, что стояла на столе, и сокрушалась, что все не уместится в холодильнике. Ответила сестра так: «не забивай себе голову моей дипломатией. Так надо. Танька – не самый худший вариант». «Вариант чего?» – переспросила я. «Того-этого!» – ответила сестра, и на этом наш разговор закончился. Видимо, Татьяна обладает определенным влиянием в здешнем обществе, но открыто это по каким-то причинам не выказывается. Как, например, это было с Марией Ивановной, внебрачной дочерью Ивана Амвросиевича, отцовского компаньона. Все знали, насколько далеко простираются ее возможности, но в то же время притворялись, что ничего такого не замечают. Мир стоит на трех китах – притворстве, коварстве и тщеславии.

Как собеседница Татьяна хороша – она наблюдательна, остроумна и многое повидала. Но атмосфера за столом все равно была наэлектризованной.

21.02.1961

Сестра заметила, что я пишу. Усмехнулась и сказала: «А холере дир ин ди бейнер ^[20], когда тебя успели завербовать?» Я оскорбилась, ответила, что никто меня не вербовал, что я просто пишу для себя. Сестра, вне всякого сомнения, пошутила, но я обиделась всерьез и дулась до тех пор, пока она не попросила прощения. Зачитала ей кое-что по собственному выбору. Сестра восхищалась моим слогом (явно желала меня задобрить, потому что восхищаться нечем) и назначила меня семейным историографом, как она выразилась, «на общественных началах». Это означает – без жалованья. Здесь многое делается «на общественных началах», но начала эти могут быть разными. Можно не получать за свою работу ничего, а можно иметь какие-то преимущества. Например, секретарь партийной организации театра и председатель местного комитета непременно выезжают на хорошие гастроли, быстрее прочих получают квартиры, могут позволить себе кое-какие покупки, недоступные другим актерам, могут приглашать на любой спектакль гостей по своему выбору. Это так и называется – «парткомовские места», «месткомовская бронь», а раньше называлось контрамарками. В театре у сестры партийный секретарь – крайне неприятная личность, а вот Людочка, с которой я познакомилась в Большом театре накануне Нового года, очень милая, с приветливым взглядом и очаровательной улыбкой. А ведь она тоже партийный секретарь в своем театре. Сестре тоже предлагали вступать в партию, но она находила предлоги для вежливого отказа. Говорит: «Мало мне головной боли, так еще придется слушать, как они поливают друг дружку дерьмом на партсобраниях, и хором петь «Интернационал».

22.02.1961

Сегодня был прекрасный пушкинский день – мороз и солнце. Я решила прогуляться и получше познакомиться с окрестностями. А то только и слышу: «туда одна не ходи, тебя там ограбят, и туда не ходи, там грязь непролазная». Никто меня не ограбил, только один резвый бутуз запустил в меня снежком, благодаря чему я познакомилась с его бабушкой, сразу же подбежавшей с извинениями. Бабушка спросила меня: «Вы, наверное, из Ленинграда?» Я ответила утвердительно (не рассказывать же ей, откуда я на самом деле – чего доброго, за шпионку примут) и поспешила уйти, сославшись на дела. Не перестаю удивляться контрасту. Стоит только немного отойти от нашего «замка», как попадаешь в другой мир, другое время. Настоящая Касперовка! Как хорошо, что моя сестра – знаменитая актриса! Это не только очень приятно, но и очень удобно. Вечером сплетничали с сестрой о знакомых. У нас уже много общих знакомых, есть о ком посплетничать, не все время же детство вспоминать. Сестра рассказала, что лет семь-восемь тому назад их «киношный фюрер» (так она называет главного кинематографического начальника, которого не любит) издал приказ, запрещающий режиссерам снимать своих жен.

– Мы с Нинкой воспрянули духом, – смеялась сестра, – теперь-то и нам главные роли начнут перепадать, а Любка с Маринкой пускай в эпизодах снимаются! Но не тут-то было! Режиссеры, которые до того враждовали друг с другом, творческие люди, ничего не поделать – каждый считает себя гением, а всех остальных бездарями, так вот, режиссеры сплотились перед лицом великой опасности, явились к фюреру и упросили его отменить свое распоряжение. Не знаю, какие доводы они приводили, но про приказ этот никто больше не вспоминал. И бабы от мужиков не отстают – та же Надька своего Коленьку то в оформители, то в подельники пристраивала, пока он от нее к Леночке не ушел. Можешь представить себе роман, который возник на съемочной площадке, под бдительным оком жены-режиссера? Это не подвиг разведчика, это нечто большее. Никто не догадывался, потому что конспирировались они сильнее, чем мы с Яшей, когда лазили в папин кабинет за коньяком и папиросами…

Я помню последствия этих эскапад. Телесные наказания в нашей семье практиковались редко, мне, к слову будь сказано, ни разу не перепало, разве что один-два легких подзатыльника за все детство, а вот сестре и братьям время от времени доставалось. Больше всего отца возмущал факт кражи. «Шлимазл! ^[21] – кричал он, отвешивая Яше оплеухи. – Шрайбт Нойех мит зибн грайзн ^[22], а воровать уже научился! Schurke!» ^[23] В гневе отец часто переходил с идиш на русский, с русского на французский, с французского на немецкий, но в обычном состоянии языков не смешивал, никогда не вставлял французское или немецкое словцо в русскую речь или русское в немецкую.