Одна жизнь – два мира - читать онлайн книгу. Автор: Нина Алексеева cтр.№ 238

Уже 10 часов ночи, а шум и грохот кухонный не прекращались. Трудно себе представить более шумное место, чем этот госпиталь.

— На Корейском военном фронте, я уверена, гораздо тише, — заявила только что вернувшаяся после бинго, кажется, где-то чуть ли не в церкви, Стела.

Ветер соревновался с кухонным грохотом… Холодина, почему-то не топят, дождь, сырость забирается прямо под кожу, ветер непрерывно сотрясает окна и двери, как будто в темную бурную ночь на пароходе скрипят и стонут мачты.

Господи, удивлялась я, как отсюда народ живым домой выбирается?

Вот и я решила выбираться отсюда, пока жива. Что будет, то будет. Но я не могла уже больше здесь оставаться. Буду очень аккуратная, буду лечиться, но дома.

Так я из этого ада вернулась домой, тоже приведя в изумление весь персонал. Они, видно, так привыкли, что отсюда, из этого ада, скорее всего всех сопровождают в дом инвалидов или на тот свет, кстати, и церковь внизу в этом здании есть.

Когда я уже потом познакомилась с врачом Леонидом Александровичем Адамовым и рассказала ему, почти поверхностно, что произошло со мной, он только сказал:

— Нина Ивановна, вы проживете сто лет, если ваш организм перенес такое испытание. Вы знаете, вы были одной ногой в могиле, и это я не преувеличиваю, вы были одна из тысячи тысяч.

Он был один из тех многих прекрасных людей, которых я встречала в жизни.

К сожалению, когда я скиталась по так называемым санаториям, мы еще не были знакомы с этой замечательной супружеской парой.

Отец Леонида Александровича был крещеный еврей, и поэтому он рос и воспитывался в России среди высшей в то время православной русской аристократии. Во время Гражданской войны был призван в белую армию и эмигрировал вместе с ней.

Женат Леонид Александрович был на очаровательной женщине — Сицилии Самойловне. Она была зубной врач. Встретились они в Германии, жили в Париже и в начале Второй мировой войны эмигрировали из Франции в Америку. Поэтому они всегда в одинаковой степени справляли православную Пасху с куличами и крашеными яйцами и ритуальные еврейские праздники с мацой и фаршированной рыбой. На одном из таких праздников мы познакомились у них с дирижером Большого театра Юрием Федоровичем Файером, когда встречали в Нью-Йорке вместе еврейский Новый год.

И вот здесь, в Америке, эти два прекрасных врача не могли получить разрешение на врачебную практику. До такой степени тогда были жесткие законы против вторжения в американскую практику иностранных медицинских специалистов.

Сицилия Самойловна, зубной врач, работала нелегально в кабинете Ольги Владимировны Крамер, жены известного художника, картины которого находятся в музее Вашингтона, тоже зубного врача. Ольга Владимировна по возрасту уже не работала, но всегда сидела здесь в приемной на случай появления инспектора.

Мы были в это время знакомы с очень известным хирургом из Киева, доктором Шоу. Он с горечью нам рассказывал, как ему тяжело смотреть, как молодые, неопытные врачи оперируют пациентов: «А у меня руки дрожат, так хочется взять скальпель у них из рук». И этот врач после многочисленных и многолетних испытаний, получив право практики, через месяц умер.

Сегодня наконец надо позвонить доктору, я до сих пор малодушно все откладывала. Боялась сделать это раньше, да и какой смысл? Снова ложиться в эти помойные ямы — от одной только мысли об этом можно снова заболеть.

И вне госпиталя, просто в домашних условиях тоже нет никакой возможности лечиться, особенно в наших. В такой тесной, неудобной квартире и вечно без денег. Разве мы можем позволить себе нанять кого-нибудь, чтобы он помог сделать хотя бы ту крайне необходимую работу, которую, я знаю, мне просто вредно делать, и это не роскошь, а жестокая необходимость, если я хочу поправиться. Хорошо бы уехать с ребятками в какую-нибудь местность с сухим, здоровым климатом, дышать чистым горным воздухом, может быть, тогда бы я скорее поправилась. Но это уже в области абсолютно неосуществимой фантазии, а реальность — вот она, неумолимая и суровая.

Итак, снова все анализы готовы — вчера я получила их у врача. Конверт был плохо закрыт, легко можно было открыть, я долго боролась с собой — открыть, не открыть? И наконец решила — открою.

Анализ мокроты — отрицательный. Анализ крови — слишком много незнакомых терминов. А вот заключение врача на рентгеновский снимок перевела слово в слово и буквально отупела: «Размягченный язвенный характер с явным просачиванием в правую верхнюю часть легкого — ясно обозначилось».

О господи, кто бы мог подумать, ведь уже 4 года! У меня уже нет слез плакать, мне стало все равно, я даже совершенно не нервничаю. Наступила какая-то апатия, что будет, то будет.

Прошло 10 дней, и я снова, собрав все бумаги, все рентгеновские снимки, пошла к доктору Гринбергу. Встретил, улыбнулся, пригласил в кабинет и пошел разгуливать из комнаты в комнату. Ходил, ходил, наконец явился и спросил: «Как вы себя чувствуете?» — и снова скрылся.

Вернулся и сообщил:

— Я думаю, вам снова придется ложиться в госпиталь для продолжения лечения. Моя миссия окончена, так как ваша страховая компания ХИП не покрывает расходы по лечению туберкулеза.

— А скажите, доктор, можно ли предпринять какие-либо меры для лечения в домашних условиях? Я ненавижу госпитали, я там еще больше болею.

В это время раздался телефонный звонок и последовал длинный разговор. Вовсю работал кондиционер, я начала зябнуть. Говорил без конца, как будто в кабинете никого не было.

— Вы думаете, я ее наказал, нет, она позвонила в тот момент, когда должна была быть у меня с визитом. Я ей назначил новый визит через две недели, а она решила, что я ее наказал. Ведь она лишила визита человека, срочно нуждавшегося в визите, я даже этого ей не сказал. Я ведь не могу заботиться за весь мир.

Это было самое умное, что он сказал, а дальше пошел разговор о разной чепухе. За это время он успел бы отпустить еще троих.

Таким образом, назначить прием через 2–3 недели — тоже своего рода самореклама, к этому доктору можно попасть только через 2–3 недели или через месяц, видите ли, это очень серьезный доктор.

Значит, мне снова по госпиталям надо таскаться. Господи, как я ненавижу и госпитали и докторов, особенно в этом ХИП (HIP), куда ходят одни негры и измученные простые люди, действительно больные, где я вижу хамское отношение к ним. Доктора здесь самодовольные, самовлюбленные хамы. Ни искры скромности: ноги на стол, откинутся в кресле, возьмут телефонную трубку и будут говорить, говорить без конца. О чем угодно — о каком-либо свидании на завтрашний день, о каком-либо незначительном событии, о всякой, всякой ерунде, как будто забыв, что пациент сидит в комнате рядом в самой неудобной позе и ждет. Ждет и мерзнет, проклиная все.