Одна жизнь – два мира - читать онлайн книгу. Автор: Нина Алексеева cтр.№ 200

Наконец, между этим, по-видимому, основным теперь для них занятием и нашим неоднократным напоминанием о том, что наши визы подходят к концу, Ричмонд нашел время пойти с нами в эмиграционное бюро, где мы подали прошение о продлении наших виз.

Жить в этом «Лео-Хаус» для нас с детьми было сплошной мукой. Двух смежных комнат так и не нашлось. Дети целый день изнывали от тоски в закрытой комнате.

Мы все силы прилагали к тому, чтобы как-нибудь их развлечь, о школе еще и речи не могло быть. Играли с ними в карты, домино, выходили на прогулку на 23-е улице в скверик, водили их в кино.

Когда мы выходили из отеля, за нами неотступно следовали какие-то типы. Даже дети спрашивали:

— Что за дяди ходят за нами все время?

Кто и зачем поставил их следить за нами: куда мы ходим, с кем встречаемся, кто к нам приходит? Или просто охранять нас? Мы понятия не имели.

Живя в «Лео-Хаус», несмотря на все строгие запреты «наших» адвокатов, наши знакомства постепенно расширялись.

В первые годы нашего пребывания в Америке нам пришлось встретиться со всеми политическими группами и течениями, и мы были поражены той глубокой неприязни, которая существовала между всеми этими группами. Их не могло сблизить даже общее чувство ненависти, которое все они испытывали к Советскому Союзу, каждый из них ненавидел, но ненавидел по-своему.

И несмотря на всю свою ненависть к большевикам и большевизму, самому страшному для них слову, мне казалось, где-то в глубине души у них таилось все-таки чувство гордости, что вот Россия, пусть даже советская, победила могучую Германию, как в былое время Наполеона.

Деятельность монархистов, ультрамонархистов, кадетов, высшей, так сказать, касты, в те годы ограничивалась различными великосветскими приемами, балами, на которые они надевали все старые регалии. Их ранги постепенно увеличивались, и величали они друг друга старыми титулами: «ваше величество», «ваше превосходительство», граф такой-то, князь такой-то. Иногда у входа здесь же распродавались фотографии и портреты «августейших».

Для всех попавших сюда из Советского Союза, даже убежденных антикоммунистов, эти балы казались бутафорией из советских кинофильмов.

Из всех тех, кто очутился здесь, — я имею в виду, из всей бывшей царской империи или, позже, из Советского Союза: монархистов, анархистов, сепаратистов и всевозможных других политических группировок — одни меньшевики, как нам казалось, оставались самой сплоченной группой и были наиболее близки к реальной действительности.

Познакомились мы с Александром Федоровичем Керенским в январе 1947 года.

Кирилл пошел на очередное заседание меньшевиков, которые проходили у них чуть ли не еженедельно. Эти заседания были очень долгие, меньшевики на них проявляли невероятно бурную деятельность, такую же, по-видимому, как в свое время большевики. Возвращаясь, он иногда со смехом, а иногда с грустью рассказывал мне, о чем там шли горячие дискуссии.

Однажды на одном из таких бурных заседаний Кирилл слушал, слушал и заявил:

— Знаете, господа, моя жена права, ваша деятельность здесь не принесла нашему народу никакой пользы, а только огромный вред.

— Знаешь, никто не обиделся, — сказал мне Кирилл, — они просто хотели знать, почему у таких людей, как мы, такое мнение.

В конце заседания к Кириллу подошел Александр Федорович Керенский и спросил:

— Кирилл Михайлович, познакомьте меня, пожалуйста, с вашей женой.

И Кирилл приблизительно часов в 11 ночи позвонил:

— Если ты еще не спишь, я скоро приду, но не один.

Часов в 12 ночи пришел Кирилл, с ним был А. Ф. Керенский, Ю. Денике и кто-то еще, уже даже не помню, и мы за чашкой чая с печеньем и сэндвичами просидели до утра. Я была от него в диком восторге.

Когда он ушел, я не могла удержаться и почти закричала:

— Боже, до чего же несчастна наша Россия, что не могла удержать такого человека, ведь все, все было бы по-другому!

С этого момента мы крепко подружились, часто, очень часто, а иногда почти каждый вечер мы встречались у нас, мы тогда жили на 94-й улице Централ-парк вест. Прямо напротив парка. Он жил приблизительно в том же районе только на «ист-сайд», то есть на восточной стороне парка, 91-я улица, и ежедневно после ужина отправлялся в Центральный парк на прогулку вокруг водного резервуара и оттуда шел прямо к нам.

Мы с ним засиживались чуть ли не до утра. До чего же мне было интересно его слушать!

Он рассказывал нам, какие грандиозные планы были у него и как много хотел он в те годы сделать для своей страны, для России. И как он переживал, что все это не сбылось. И даже я чувствовала, как мучительно тяжело было ему, когда пришлось покинуть Россию. И у него остались боль и горечь в такой степени, что он даже отнесся с какой-то эйфорией к наступлению немцев на Советский Союз. (А от наших общих знакомых я даже слышала, что за эти самые прогерманские настроения он оказался персоной нон грата, и его попросили во время войны убраться из Англии.)

И как он потом невыносимо переживал, когда понял, во что хотели превратить Россию победоносно наступающие с такой жестокостью немцы, и, оставаясь по-прежнему ненавистником большевизма, радовался и гордился, когда Красная Армия дошла до Берлина.

Мы также часто после наших прогулок шли к нему, он жил в доме госпожи Хелен Симпсон — вдовы американского сенатора Кеннета Симпсона, и там в доме № 109 на 91-й улице ист-сайд в библиотеке на 2-м этаже за чашкой чая проводили долгие часы наших бесед.

Он с удовольствием рассказывал, а иногда даже читал нам, что у него уже было написано, особенно о тех далеких годах, где остались его несбывшиеся мечты и неосуществленные надежды. Он очень подробно рассказывал, с какой радостью воспринял свержение монархии, которую особенно возненавидел после событий 1905 года, свидетелем которых он был, так как все произошло у него на глазах, и впоследствии он даже участвовал в комиссии по расследованию этого потрясающего по своей бессмысленности и жестокости преступления. Он также рассказывал, как много сил и энергии вложил в дело свержения монархии, и поэтому считал его первым этапом к осуществлению своих грандиозных идей. И также с гордостью рассказывал, как много он успел осуществить, несмотря на усиленные протесты всех окружавших его в то время членов Временного правительства.

Он настоял и потребовал отмены смертной казни, полной и немедленной амнистии осужденных по политическим и религиозным делам, а также проведения многих других реформ, за которые — как он сказал — «мои сотоварищи не очень меня любили». Мы слушали его рассказы о том, что он собирался написать и что хотел бы сказать будущим поколениям в России в надежде, что когда-нибудь они сумеют прочитать и понять, о чем он мечтал и что хотел сделать для России. Но, как видно, многое из того, что он нам рассказывал, так никогда им и не было написано.