Одна жизнь – два мира - читать онлайн книгу. Автор: Нина Алексеева cтр.№ 148

Это был день их вылета в Мексику.

После кремации Константин Александрович и Рая Михайловна Уманские, в сопровождении довольно солидной свиты вновь набранных для советского посольства в Мексике служащих, вылетели с центрального Московского аэродрома. В Мексике их уже ждали.

Перед тем как сесть в американский самолет «Дуглас», уносивший их в США, Константин Александрович Уманский опустился на колени, поцеловал землю, взял горсть земли, завернул в носовой платок и увез с собой. Это был последний символический жест посла Уманского, и последняя остановка на советской земле, на которую ему не суждено было вернуться живым.

Уманских сопровождали врачи кремлевской больницы. Рая Михайловна всю дорогу, находилась под действием различных успокоительных средств. С тех пор и всю свою дальнейшую жизнь, до самой своей трагической гибели, Рая Михайловна не могла обходиться без успокаивающих наркотических средств.

Вся сопровождавшая их челядь была строго предупреждена никогда и нигде не проговариваться об этом происшествии. В крайнем случае они должны были объяснить смерть Нины как несчастный случай, а не убийство. Особенно тщательно они старались скрыть настоящую причину смерти дочери от самой Раи Михайловны. Когда Рая Михайловна пришла в себя во время перелета, оглядев всех летевших с ними, она обратилась к жене одного из сотрудников Лене.

— У вас есть дети? — спросила она.

— Нет, — ответила Лена, — моя дочь умерла от скарлатины.

Подошел Уманский, Рая Михайловна сказала:

— Костя, у нее тоже умерла девочка.

По словам Раи Михайловны, вся дорога через США до Мексики была для них пыткой. Повсюду их встречали представители дипломатических корпусов, фотографы, журналисты, репортеры, надо было здороваться, улыбаться, отвечать на многочисленные вопросы. И надо отдать им справедливость, это испытание они выдержали мужественно.

Первые шаги Уманского начались с вручения верительных грамот президенту Авила Камачо. Он извинился, что свою речь он произнес по-английски и обещал, что через полгода он будет говорить с ними по-испански, но уже через три месяца он свободно говорил на этом языке, что с восторгом и с изумлением отмечала вся мексиканская пресса.

Возвращаясь с работы в метро, я встретила инженера из нашего института Николая Краснова. Он сказал, что на днях уезжает в Чили.

— Ты понимаешь, как только я вернулся в Москву, я сразу обратился в отдел кадров наркомата. Мне немедленно предложили через Наркомвнешторг поездку в Чили и оформили ее в течение двух месяцев, у меня сложилось впечатление, что у них имеются вакантные места, а кадры сейчас очень трудно подобрать, сама сходи, попробуй, ты ничего не потеряешь.

На этом мы расстались, я пожелала ему счастливого пути. Дома я рассказала все Кириллу и сказала:

— А что, если я действительно попробую сходить в отдел кадров НКВТ? Как Николай сказал: «сама сходи, ты ничего не потеряешь» (меня в это время оформляли в Наркомцветмете в качестве референта).

Так что через несколько дней Кирилл вдруг принес мне анкету — два листочка, четыре странички. Я до сих пор помню, как мы всегда возмущались, что у нас слишком длинные анкеты, и особенно всех возмущала графа: Есть ли у вас родственники за границей?

— На, заполни, — сказал Кирилл, — я свою уже заполнил и оставил там, в отделе кадров, а эту просили тебя заполнить, приложить к ней короткую автобиографию и рекомендацию кого-либо из знакомых членов партии.

Раньше все было проще. Вот вы сами посудите, приходит человек прямо с улицы, ему предлагают работу, не куда-нибудь в другой город, а за границу, на другое полушарие нашей планеты, и дают ему сразу же заполнить анкету.

В автобиографии и в анкете на вопрос о родителях, вместо того чтобы написать «отец репрессирован как враг народа», я написала «мать живет со мной, о судьбе отца мне ничего не известно», но свою фамилию я никогда не меняла. И все прошло. Никому даже в голову не пришло покопаться, поискать, так ли это. Хотя дело моего отца и было на Украине, где-то в Киеве или в Житомире, но если бы в Москве покопались, то нашли бы мои многочисленные письма с просьбами пересмотреть дело отца.

Но в эту великую панику, я думаю, и в Москве, и во всех других местах все эти бумаги, вероятно, были уничтожены, зачем было держать их, когда и людей уже в живых не было.

Значит, прав был Николай, который сказал, что у него создалось впечатление, что у них имеются вакантные должности, но некем их заполнить. Вы можете себе представить, как и до какой степени в то время была опустошена наша страна!

Месяца за полтора до нашего выезда за границу Кириллу Михайловичу, по-видимому, так же как и всем, не только у нас в Советском Союзе, а во всех странах мира, сотрудникам, выезжающим за границу, предлагали быть внимательным, наблюдательным и в случае чего сообщить куда и кому следует.

Кирилл, не задумываясь, сразу же от всего этого категорически отказался. Как сейчас помню, вернувшись с этого свидания, он сказал:

— Все. Никуда мы не поедем.

— Почему? Что случилось?

— Видишь ли, я только что дал расписку о неразглашении, о чем мы говорили, но тебе я могу все сказать. Меня пригласили, ты понимаешь куда, и предложили, очень вежливо, быть наблюдательным и сообщать о том, что я замечу, в соответствующие органы. Я на это категорически сказал, что я не умею и не могу этим заниматься, я человек болтливый и не умею хранить тайны, легко могу проболтаться, и тем самым от меня вреда будет больше, чем пользы. И тот человек, что говорил со мной, не уговаривал, не настаивал, он просто попросил меня расписаться, что этот разговор останется между нами, пожал мне руку, и я ушел. Я уверен, что теперь они найдут кого-то более покладистого, который скажет: «О чем речь? Пожалуйста, и сколько угодно».

И мы, честно скажу, будучи, как и все, твердо уверены в том, что все зависит от этих органов, так и решили: значит, все кончено и никуда мы не поедем, и были приятно удивлены, когда недели через две нам сообщили:

— Ваши загранпаспорта готовы, приходите за ними.

Кирилл занимал в это время крупный пост, он был главный инженер «Спецавиатреста» при Наркомате боеприпасов, это можно было легко проверить. Но вот что он женат и у него двое детей поверили так прямо, на слово, так как никакого брачного свидетельства о том, что мы муж и жена, на бумаге у нас никогда не было, да, собственно, никто никогда и не просил его представить.