Тадзимас - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Алейников cтр.№ 22

Внешний мир – сузился, внутренний же мир – все расширяется.

Значит, так надо. Значит, так и стоит мне на протяжении долгих уже лет жить.

К тому же чувствую себя человеком, не замаранным в грязи междувременья. Сталкиваться со многими мерзкими его проявлениями – брезгую. Пребывание в стаде – это не для меня. Вполне устраивает меня нынешняя, пускай и одинокая, независимость от разгулявшегося бреда.

Мои книги – мои собственные Веды, мои знания о том, что это такое – мир, мой вселенский дом.

Ну и, вполне естественно, книги, да вообще любые произведения искусства, всегда похожи на их автора, на того человека, кто их создал. Мои книги – похожи на меня.

Книги мои нынче – странствуют. И что же оказалось? Оказалось, что самые преданные, внимательные и отзывчивые их читатели – это читатели моего самиздата.

Вот какой непредсказуемый виток совершила загадочная, упрямая самиздатовская спираль! Опять пошла не прямо, а вкось. Так что же тогда вполне может ожидать всех нас впереди? Да мало ли что!

Снова поворот спирали – и, глядишь, оживет самиздат – в новом уже качестве, с применением куда более совершенной техники, нежели наши пишущие машинки, – оживет, задышит, призовет к действию. И все начнется по новой.

И так может быть. В нашей стране вообще все может быть – все, что угодно.

А что если строчки из песни – «но наш бронепоезд стоит на запасном пути» – это отчасти и о самиздате, и пресловутый бронепоезд – всего лишь иносказание, метафора до нужной поры дремлющей где-то на отшибе, терпеливо ждущей своего звездного часа, довольно грозной и не случайно дарованной нам чуть ли не от природы силы – или даже стихии? – и если она высвободится, вырвется наружу из своего затвора, – то что начнется тогда? Это, разумеется, шутка, но с немалой долей истины.

Я окончательно уяснил себе: круг моих читателей – самиздатовский круг – вот он, я его вижу, осознаю, он очень живуч, он существует, и пусть ряды людей самиздата уже основательно поредели, ничего не поделаешь, – но они и пополнились – представителями новых, молодых поколений.

Самиздат – самовосстанавливающаяся структура. Как и речь. Самиздатовский народ хорошо знает, что это такое – круговая порука, что это такое – дружба, что это такое – братство. Он по-прежнему сохраняет верность традициям: не только прочитай сам, но и дай возможность прочитать другому. Наш круг – это, в некотором роде, рыцарский орден. В нем собственные законы, правила, своя – не устану это повторять – этика. Это закаленное в былых невзгодах содружество избранных. И не думайте, что сказанное мною – всего лишь броская фраза. Избранность самиздатовцев из огромного числа прочих граждан, пусть среди них и хоть отбавляй распрекрасных, – очевидна. Самиздатовская честь – как благая весть, самиздатовское достоинство – как знамя для воинства.

Раньше как бывало? Человек самиздата получал от меня машинописный сборник, читал его, потом садился за машинку и перепечатывал – и отдавал сделанные под копирку экземпляры – прочим, надежным во всех отношениях, людям. А те, в свою очередь, поступали точно так же, – и тексты все продолжали свое хождение среди ценителей поэзии.

Нечто подобное происходит и теперь. Но только происходит это – с моими книгами.

Прямо как в музыке: тема старая, но с новыми вариациями, да и аранжировка иная, более современная, что ли, по звучанию, по техническому оснащению, – словно шагнувшая поближе к тому времени, в котором она звучит и воспринимается людьми. А мелодию – чем заменишь? Гарантия ее долговечности – ее подлинность.

Живут на Украине, в Кривом Роге, моем родном городе, на редкость хорошие люди, супруги Александр и Софья Учителя.

Алик и Соня – так я их по привычке называю.

Давным-давно, еще тридцать семь лет назад, когда я, шестнадцатилетний мальчишка, но уже весьма известный и подающий всякие там надежды местный поэт, переживающий бурную пору недолгого ученичества и быстрого роста, с несомненной пользой для себя сдружился с группой криворожских поэтов, людей тоже тогда молодых, но все же старше меня по возрасту, основательно, лет на восемь, на десять, а также и с некоторыми близкими к нашему кругу жителями славного степного края, как-то сразу, интуитивно, выделил я для сердца дорогих моих Учителей из числа прочих моих земляков – и эту сердечную приязнь, которая на самом деле гораздо больше и так вот, с ходу, не поддается изъяснению, но содержит в себе весь спектр дружеских чувств и даже больше, содержит то, что, подразумевая и другие достойные определения, назвать можно разве что именно верой в людей, – храню я свято – и, убежден, сохраню ее навсегда.

Вон сколько лет миновало, – и чего только не происходило в эти годы, какие только события не усложняли или не просветляли мое существование, чего только не пережили все мы, чего только не навидались, не натерпелись, какие только житейские бури не пытались разобщить нас, – ан нет, дружба выстояла, мы живы и еще полны сил, и надо выстаивать и в дальнейшем, – и мы по-прежнему, хотя и видимся в девяностых, к сожалению, редко, встречаемся так, будто расстались только вчера.

Я твердо знаю, что это мои настоящие друзья.

Как хорошо, что такое – бывает!

Вспоминаю их лица, голоса, выражение глаз, вспоминаю их дом, где всегда мне спокойно, уютно, вспоминаю листву за окном, виноградные лозы на весу у подъезда, звук распахнутой форточки, ветер, проникший вовнутрь, пролетевший по чистой, столь привычной, вместительной комнате, где присутствует, даже зимою, неизменно – весна, где всегда возникает желание видеть цветы – и они появляются сами: из вечернего гулкого воздуха, из дневного тепла, из ночного дождя, из неловкого, рыхлого снега, появляются вдруг, только стоит подумать о них, словно мысль или слово по старинке дружны с волшебством, – и легко мне дышать в этом тихом семейном гнезде, – пусть отсюда уже разлетелись птенцы, но они возвращаются, помня и любя, их по-прежнему ждут, их встречают, и счастьем лучится каждый миг в обиталище дивной лебединой четы, и отрадно мне видеть, что время ей вовсе не в тягость, и привычно мне знать, что и мне здесь найдется приют, – здесь свои, здесь меня так давно понимают, как никто и нигде, потому что дано понимать, и ничто не заменит мне этого – век ли томится на краю неизвестности, холод ли хочет сковать обмелевшие реки, тоска ли на волю выходит из глухих подземелий, холмы ли туманны вдали, – здесь незыблемый мир, здесь добро, как и встарь, торжествует над отринутым злом, здесь душе моей место нашлось – и она распевает, как птица, уже не смущаясь, – здесь достаточно света, чтоб все пережить, переждать, вместе выйти когда-нибудь прямо в крутое пространство, в то грядущее, где суждено нам увидеться вновь.

Так отчетливо – не знаю даже, с помощью какой уж там волшебной оптики, – скорее всего, и прежде всего, это просто мое воображение, да еще всегдашнее, неугасающее желание встретиться, не торопясь поговорить о том, о сем, у нас – обо всем, вспомнить то, что хотим, пошутить, помолчать, рассказать о таком, что другим не расскажешь, догадаться порой о таком, что пронзает насквозь, доискаться высот, на которые дух воспаряет, или темных глубин, где наитье зажигает спросонок свечу, или – мало ли о чем, мало ли чего, мало ли что, сами, небось, разберемся, – так отчетливо, будто оба они сейчас передо мною, здесь, рядом, – вижу: