Шварц вскочил.
– Лена, знаете что…
По совести, он не знал, что ей сказать. Он вдруг почувствовал, что мог бы болтать с ней бесконечно и отвечать на все ее вопросы… Это не пугало, но как-то странно волновало его…
– Давайте лучше завтра договорим… Надо бы унять этих молодцов, а то разошлись что-то, – он улыбнулся, пытаясь сообразить, прошло ли так внезапно накатившее на него чувство или было только предупреждением ему. – Это бывает с ними… Мужики ведь…
III
Лена не могла, конечно, не заметить впечатления, которое произвела на этого странного человека, о котором за пару дней ей столько разного уже довелось услышать. Полночи перед отъездом она ворочалась, все думая, что это будет, хотя надо было спать, но потом вдруг рассудила: будь что будет – но уж во всяком случае теперь Юрочкина власть над нею кончилась, а значит, вся эта затея с практикой на Камчатке имела хотя бы этот, главный, освобождающий смысл, ибо она знала, что готова отдаться даже Сашке Романову, только бы посадить пятно на всю эту подлую беловоротничковую Юрочкину философию и навеки избавиться от него.
Про Шварца она впервые услышала в редакции, когда Мальцев, расстегнув рубаху, показал ей две темные ямочки на плече, похожие на следы от ветряной оспы.
– Видала? Со Шварцем поосторожней. С ним оглянуться не успеешь, как влипнешь в какую-нибудь историю…
Она кивала, ничего толком не понимая. След от браконьерской дроби был для нее такой же экзотикой, как снежные конусы двух вулканов над городом и крабовое мясо в магазинах, но ей хотелось одного – прочь! Подальше от города, подальше от памятника Лаперузу, подальше от братской могилы времен Крымской войны, а главное – подальше от редакции, где молодые камчатские журналисты с утра тащили ее в бар, а потом предлагали ехать в Паратунку купаться в термальных источниках, а когда она не соглашалась, потому что клеили ее слишком грубо, они просто начинали грузить по полной программе. Но в результате в голове так ничего и не осталось, кроме какого-то крошева из орланов, каланов, медведей, гейзеров, вертолетов, рыбки под названием принцесса-лосось и потрясающих фотографий, в каждую из которых хотелось войти и не возвращаться. Остались еще названия: Опала, Унана, Эссо, Тигиль, Авача, Кроноки, Кихпиныч… Но что обозначали они – реки, горы или поселки, скрытые за реками и за горами, Лена не помнила. Все, что она видела своими глазами из самолета, – это засасывающую бездну из ледяных хребтов и голубых долин меж ними, куда ей так хотелось проникнуть.
С первых слов о Шварце она поняла одно: с этим человеком возможен будет прорыв туда, в настоящее, ради чего, собственно, и затевалась вся эта игра под названием практика-на-Камчатке – в пику, кстати, Юрочкиной практике-в-Праге – игра, в которой тоже надо было зарабатывать очки, чтоб не остаться банкротом, в активе которого не будет ничего, кроме воспоминания о скрежете и вони рыбного порта, куда Мальцев сводил ее посмотреть на ржавые рыболовецкие траулеры и отслужившие свой век буксиры, вытащенные на берег. Ну или другого воспоминания – о пикнике в лесу под Авачинским вулканом, когда какой-то коряк, необычайно толстый и пластичный человек из ансамбля народного танца, ловил в речке гольца, все пили пиво, закусывая сырой, чуть присоленной рыбой, а когда полезли купаться, Мальцев, поглядев на нее, сказал: «Блин, ну и ноги!», а жена Мальцева, сидя на берегу, только смеялась, зная донжуанские слабости мужа.
А потом еще вечером сидели в баре, и Степа с Мальцевым как следует набрались, и, когда речь зашла о Шварце, Степа вдруг завелся:
– Как ты не понимаешь, что твой дорогой Шварц – это вообще анахронизм… Не хочет мол, приспосабливаться – и все тут. Торчит, как лом, в потоке времени! А на самом деле его несет, как щепку, стаскивает к самому краю и скоро выбросит вообще из современности!
– А некоторые не умеют меняться, – спокойно сказал вдруг Мальцев. – И это не значит, что они хуже или лучше других, понимаешь? И вообще я только о том, что Шварц – один из самых настоящих людей, которых я встречал в жизни. А если посчитать из всего нашего народишка, то настоящих-то сколько там наберется?
– Ну а ты-то сам настоящий? – вонзил Степа.
– Не-а, – расхохотался ему в лицо Мальцев, – я мультиплика-ци-онный персонаж масс-культа.
Лене Шварц понравился. Понравилась его нескладная длинная фигура, понравилось лицо с усталыми, близко посаженными глазами и остреньким носом, в форме которого оставалось что-то детское, понравилось крепкое сухое рукопожатие, которым он приветствовал ее, и этот ясный, беспощадный монолог, которого он попросил не записывать, и эта его братва, с которой завтра ей предстояло покинуть город на краю земли и очутиться там, за пределами вообразимого, где дикие звери пьют воду диких рек. Она вдруг почувствовала себя ужасно беспомощной перед тем, что надвигалось на нее из будущего. Настоящее. Ее отец тоже так всегда говорил – «настоящее». Он геологом был, на Камчатке работал, в Средней Азии, и настоящее – она чувствовала – для него было там, в экспедициях. А в городе для настоящего не хватало чего-то: как не было в городе чистой, нехлорированной воды, так и настоящего не было. В экспедиции отец давно уже не ездил, занимался экспертизой проектов разработки открытых месторождений совместно с иностранцами, но Лена видела, что он томится от того, что так накрепко застрял в этом чуждом мире, который поймал-таки и его. И хотя она знала, что ее век будет еще жестче, пока оставалась возможность, ей хотелось хотя бы одним глазком заглянуть туда, где бывал отец – в настоящее.
Утром на город пал туман. Лена шла на площадь почти вслепую, держа направление на глухие переборы железа в порту и пронзительные скрипы старых портовых кранов. Она обошла площадь кругом, однако грузовика не обнаружила. Но не успела она пожалеть себя, как заметила бредущую ей наперерез долговязую фигуру. Это был Шварц.
– Привет! – закричал из кабины Сашка, заметив ее. – Заблудилась? А мы видим: ходит кругами, ходит…
Она пожала плечами:
– Туман…
Сашка захохотал. Он сбрил свою жуткую щетину и выглядел чуть более цивилизованно, чем вчера, но, глядя на него, она все же не могла не вспомнить об Эрике Рыжем и его норманнах, лица которых, должно быть, тоже несли на себе печать грубого, нерассуждающего мужества, закаленного походами в бескрайних северных морях. Шварц был в заношенном черном комбинезоне, с кобурой на боку. Это произвело на нее впечатление. Из любопытства она пристально взглянула в его глаза, чтобы проверить свои вчерашние догадки. Шварц, однако, встретил ее взгляд совершенно спокойно и только, немного, может быть, удивленно.
– В кабине поедешь? – спросил он.
Она подумала, что с Сашкой ей будет проще и кивнула.
– Тогда садись, – сказал Шварц. – Только давай прежде с Николаем познакомлю…
В крытом кузове оказался невысокий, сухой, темнокожий, как индеец, мужик с дикими и бесстрастными глазами, один из которых к тому же оказался совершенно явственного желтого цвета. В ответ на ее приветствие он молча кивнул и поглядел на нее оценивающе – так, что она ощутила холодок меж лопаток и вдруг подумала, что путешествие с таким попутчиком может оказаться чем-то совсем иным, нежели то, что она представляла себе накануне. Из открытой двери кузова вдруг пахнуло на нее запахами мужского быта: какой-то кислятиной, табаком, резиной… Ей стало не по себе. Но уже в следующий миг Сашка, приоткрыв дверцу кабины, закричал: