Революция платформ. Как сетевые рынки меняют экономику - и как заставить их работать на вас | Джеффри Паркер, Маршалл ван Альстин, Санджит Чаудари | страница 75 | LoveRead.ec

Один из финальных вопросов в области конфиденциальности — вопрос права собственности на данные. Агрегаторы данных и другие компании, обладающие доступом к информации, по сути, приобретают права собственника данных, которые иначе рассматривались бы как принадлежащие отдельным лицам. Одна молодая женщина по имени Дженнифер Морон в качестве провокации, желая привлечь внимание к этой проблеме, получила статус юридического лица, чтобы иметь право собственности на поток данных, которые она создает[251]. Компании, которые получают прибыль от использования и продаж личных данных, конечно, вряд ли сочтут поступок Морон забавным или убедительным. Но проблема сама собой не исчезнет. Джей Рангасвами, руководитель отдела информации Deutsche Bank, предсказывает следующее.

По мере того как мы будем больше узнавать о ценности личной и коллективной информации, наш подход к ней будет отражать нашу природную мотивацию. Мы научимся развивать и расширять эти права. Самая важная перемена произойдет в отношении коллективной (необязательно общественной) информации. Мы научимся больше ее ценить, будем уважать компромисс между личной и коллективной информацией, позволим этому опыту подсказывать нам, что дело дошло до нравов, конвенций и законотворчества[252].

В мире, где информацию часто называют «новой нефтью», ясно, что проблема защиты данных должна быть разрешена какой‑то комбинацией законодательства, судебных решений и саморегулирования индустрий[253]. Каждый новый скандал, связанный с раскрытием персональной информации, например утечка 2014 г., когда Sony Pictures случайно открыла доступ к истории просмотров миллионов пользователей, скорее всего, усилит давление на определение права собственности на персональные данные законодателем[254]. Такое право собственности даст жертвам юридический вариант защиты после утечки информации. Предполагается, что, получив достаточно исков, компании начнут более ответственно подходить к обеспечению безопасности данных и постараются предотвратить утечки[255]. На некоторых нишевых рынках соглашения по поводу собственности на данные уже разрабатываются. Например, в ноябре 2014 г. ряд ведущих сельскохозяйственных организаций, включая Dow, DuPont, Monsanto и Национальную ассоциацию кукурузоводов, выработали набор принципов, определяющих права фермеров контролировать данные о своих посевах[256]. Задумайтесь о последствиях: данные датчиков, используемые, чтобы улучшить всходы, можно так же легко использовать, чтобы предсказывать продажи сои. Вторичное использование может привести к серьезному обогащению, так что интерес в обладании правом собственности на источники данных вполне закономерен.

Национальный контроль информационного капитала. Глобальное распространение интернета затруднило регулирование бизнеса. Развитие разумных правил, учитывающих роль национальных границ в сделках, и поиск способов применять их последовательно и справедливо заметно осложнен в мире, который пронизан электронными связями. Один из примеров проблем, присущих платформенному бизнесу, — правила национального контроля над доступом к данным.

Когда международные компании захватывают слаборазвитые страны, они, как правило, вынуждены следовать местным «законам о контенте», которые разработаны с тем, чтобы стимулировать местную экономику и убедиться в том, что часть экономического роста, вызванного этим новым предприятием, останется у государства‑хозяина, а не перейдет в головной офис корпорации. Например, когда Siemens и GE пришли в Центральную Африку, от них часто требовали основать в стране местный офис, предоставить услуги по обучению персонала. Вот почему Siemens создала Академию Siemens Power в нигерийском Лагосе, чтобы обучать техников энергетической индустрии.

Некоторые обозреватели полагают, что требования местного контроля могут распространяться и на информационные услуги, например хранение и обработку корпоративных данных в стране, где действует компания, а не за рубежом. Если этот принцип будет широко распространен, ценность полученных данных может существенно уменьшиться. Например, если бы все энерготурбины GE или Siemens во всем мире были объединены в общую сеть для сбора и изучения данных, получившийся поток данных мог бы стать основой для сравнительного анализа, который продемонстрировал бы уникальную «подпись пользователя» для каждой машины. Это позволило бы аналитикам делать более точные предсказания о работе турбин и создавать индивидуальный режим обслуживания, который сэкономит деньги как корпорации, так и потребителей. Но надо понимать, что этот полезный результат требует доступа к огромному массиву информации для обработки в реальном времени — а законы о локальном хранении данных могут его запретить. Это хороший пример того типа законодательных ограничений, которые правительство должно серьезно обдумать в свете новых возможностей, предлагаемых платформенными экосистемами[257].

Европейские законы о неприкосновенности частной жизни — другая форма того, что можно назвать информационным национализмом. Правила, регулирующие поток по официальной версии, создавались для защиты граждан. Результатом стала «сборная солянка», состоящая из местных центров управления данными и разрозненной информации, которая, будь она агрегирована, могла бы использоваться в коммерческих целях. Число стартапов, зарабатывающих миллиарды долларов в США, — 42, а в ЕС — только 13[258]. Невозможность масштабирования сетевых эффектов — лишь одна из причин тому. Недавние доказательства подсказывают, что этот режим защиты информации обладает заметным экономическим влиянием. Например, рекламные агентства, которые пользуются крупными массивами данных, чтобы оптимизировать свои решения, добиваются куда более слабых результатов в Европе, чем в примерно настолько же богатом государстве — США, где управление информацией не настолько ограничено законом[259].

Налоговая политика. Одна из самых острых юридических тем, связанных с платформами, — налоговая политика. Когда быстрорастущие платформы, которые делают бизнес по стране и даже по всему миру, реорганизуют экономику и вытеснят из бизнеса многочисленные семейные местные компании, кто получит налоги с продаж? Должны ли они выплачиваться по месту нахождения основного производителя или собираться в месте потребления? Ответы на эти вопросы имеют существенное экономическое и политическое значение.

Как второй мировой крупнейший онлайн‑продавец (судя по доходам) Amazon — отличный пример. В большинстве стран, где работает Amazon, взимается национальный налог на продажи или добавленную стоимость, который Amazon должен собирать со всех своих клиентов. Но безумное полотно государственных и региональных налогов в США дает Amazon возможности минимизировать свои обязательства по сбору налогов и тем самым сохранять минимальные цены на свои продукты. Компания неоднократно боролась со многими законодателями штатов и правоприменителями по поводу законодательства о налоге на продажи, часто отказываясь взимать налоги, пока ее не принуждали официально, принимая новые правила. В некоторых штатах Amazon заявляет об отсутствии «юридического присутствия», необходимого для уплаты налога на продажи, при этом управляя огромными складами и центрами погрузки. И порой Amazon стравливает один штат с другим — например, явно награждая Индиану за принятие закона, который делает для компании исключение в вопросе налога на продажи, разместив не менее пяти своих региональных складов в этом штате. Сегодня Amazon собирает налог на продажи в 23 штатах США, включая несколько крупнейших, но сопротивляясь налоговым требованиям в остальных[260].