Усмешка тьмы - читать онлайн книгу. Автор: Рэмси Кемпбелл cтр.№ 40

С моего места не видно, что там с лицами у остальных четырех фигур. Но выяснять почему-то не хочется. Просто нет желания.

– Это снег, мам, – говорю я, чувствуя фальшь в своих словах. – Снег, вот и все. Пойдем отсюда, пока луну не затянуло.

– Да, Сандра, сворачивай этот цирк, – командует отец.

Сомневаюсь, что именно его тон сподвиг ее на спешное отступление. Я иду за ней следом, и пятно света под нашими ногами стремительно уменьшается – тучи снова застилают небесный свод. Уже у дверей нас настигает звук, и я оборачиваюсь к сцене.

Голова одной из фигур развалилась. Упала на подмостки с отчетливым шлепком – однако не рассыпалась комьями снега, будто материал вдруг обрел некую упругость, снегу совсем не свойственную. Тьма стремительно заволакивает сцену, и мне уже не видно, что происходит с остальными фигурами, но, если верить звукам, с ними точно творится что-то не то. Они не то рассыпаются одна за другой, не то как-то перестраиваются. Мать вдруг замирает, словно происходящее во тьме сковало ее морозом, но, когда я пробую взять ее за руку, понимаю – она пытается зажечь фонарик.

– Не беспокойся, – говорю я в тон отцу, разве что не так уверенно. – Пока что нам видно.

Это не совсем правда – видно чертовски плохо. Громоздкая фигура отца застыла в проходе, загораживая остатки полусумрака, проникающего из театрального вестибюля.

– Чего встал столбом? – на этот раз право ворчать переходит к матери. – Иди уж, раз хочешь, чтоб мы отсюда ушли.

Отец не двигается с места. Неужто он выбрал именно этот момент, чтобы наглядно доказать нам, насколько стар для подобных авантюр, или причина в том, что он услышал те же звуки, что и я? Мне не хочется думать, что это ответная реакция на слова матери, но судя по звукам, кажется, будто фигуры в креслах у стен тоже рассыпаются. Рассыпаются медленно, смакуя процесс, обращаясь во что-то новое и менее безобидное. Отец все еще стоит как вкопанный, мать предпринимает последнюю попытку включить фонарик, а меня вдруг неудержимо начинает влечь серый прямоугольник приоткрытых дверей, ведущих на улицу, к спасению.

– Скорее, мам, – говорю я. Я прекрасно понимаю, что быстро идти без вреда для себя она не сможет – но во мне крепнет ощущение, что сам этот мрак сковал нас.

Мы снова проходим мимо кассы. Бледный пульсирующий пузырь, приникший к стеклу изнутри, – это, конечно, всего лишь мое разыгравшееся воображение. Я не свожу глаз с двери, но она так и не захлопывается, запечатывая всех нас внутри, в этом враждебном здании, на веки вечные – мы спокойно выходим на улицу и натыкаемся на собственные следы, еще не запорошенные снегом.

– Фух, ну и приключеньице! – восклицает мать у самой машины.

Отец выразительно смотрит на меня, забираясь на водительское сиденье «мини».

– Мне понравилось, – считаю я своим долгом ответить.

Мать залезает следом и смотрит в мою сторону, когда я открываю автомобильную дверцу:

– Как думаешь, не лучше ли будет закрыть двери в театр? Чтобы детки не пострадали.

Я не вижу никаких «деток». Я вижу машину, выглядящую неуместно на заброшенной улице и изолированную ближайшими работающими фонарями в нескольких сотнях ярдов отсюда. Я спешу через скользкий тротуар, хватаю край дверной доски и сильно-сильно тяну. Дверь некоторое время сопротивляется моим потугам, а затем уступает, выдавив за край какую-то рыхлую ткань, скользнувшую по кончикам моих пальцев. На ум приходит неправомерное сравнение с прощальным поцелуем влажных распухших губ. Доски грохочут, но я умудряюсь не впасть в позорную панику, возвращаясь к родителям без лишней спешки. Отец уже завел машину и отчалил от тротуара даже раньше, чем я успел сесть.

– Что теперь будешь делать, Саймон? – спрашивает мать.

Кажется, недавняя паника на нее совершенно не повлияла – я даже задумываюсь, нет ли у матери провалов в памяти.

– Полагаю, мне стоит подумать о возвращении в Лондон.

– Задумано – сделано, – заявляет отец.

По мере того как машина набирает обороты, покинутый нами театр – или, по крайней мере, его отражение в зеркале заднего вида – вспыхивает обновленным лунным светом. Похоже, что здание светлеет пропорционально расстоянию, разделяющему нас с ним – как медленно засвечивающийся пленочный кадр. Мы сейчас просто следуем изгибам дороги, но мать почему-то спрашивает:

– Куда ты везешь нас, Боб?

– Туда, куда меня попросили.

Он что, решил поехать прямиком в Лондон?

– Я не имел в виду, что вы должны воспринимать меня буквально, – говорю я, пытаясь рассмеяться.

Узкая улица пульсирует от мигающего света рождественских елочек, поставленных в окнах домов. Когда я был маленьким, отец часто брал меня с собой в праздничные разъезды по спальным районам, но если сейчас я и чувствую себя снова ребенком, то только от беспомощности. Мать, глядя на меня в зеркало, говорит:

– Такой он теперь всегда.

Во всяком случае, именно это можно прочитать по движению ее губ, я уже опять собираюсь возразить, когда отец хлопает в ладоши этаким заправским фокусником (или одиноким зрителем в зале) – и возвещает всем сомневающимся:

– Я был прав! Мы на месте.

Сказав это, он снова кладет руки на руль, и мы приближаемся по улице к невысокому строению.

Деревья мерцают по обе стороны от машины, как будто скоро расстанутся с жизнью, и я почти боюсь, что мы вернулись в «Арлекин» – объехали его с заднего двора, допустим. Но нет, мы просто достигли перекрестка, на противоположной стороне которого находится железнодорожная станция.

– Здесь проходит линия до Лондона, – говорит отец.

– Разве мы не везем Саймона на нужную станцию?

– Он спешит, и я тоже хочу поскорее вернуть тебя домой.

Его взгляд в зеркало просит меня не вмешиваться. По крайней мере, за мной остается право вымолвить:

– Я рад, что зашел.

– А мы-то как рады! – заверяет меня мать. – Спеши к своим. С наступающим Рождеством тебя.

Я неловко бормочу, но имен Натали и Марка не говорю. Мой отец снисходит до рукопожатия – столь краткого, что можно подумать, будто мы просто случайно задели друг друга ладонями. Мать же обвивает мне шею и тянет в проем между сиденьями автомобиля, дабы запечатлеть на моем лице долгий ожесточенный поцелуй.

Я отворачиваюсь от машины, когда отец распахивает дверь и чертиком высовывается из своей табакерки на колесах.

– Если надумаешь снова приехать, – говорит он так тихо, что я почти не слышу его, – в следующий раз останови ее прежде, чем она захочет новых приключений.

Тормозные огни мигают мне на прощание, и «мини» исчезает за поворотом. Я рысцой спешу к станции.

Та пустует – касса в зале ожидания глухо законопачена, приходится всматриваться, чтобы понять: ее окошко – не просто рисунок на тусклой стене. Названия станции нигде не видно – ни на платформе, ни внутри. Провода дрожат на ветру, протянутые над поблескивающим железнодорожным полотном. Ветер гуляет и в зале, наделяя непрошеной анимированностью висящую там одинокую театральную афишу. Неизвестный вандал вымарал с нее весь текст и протер на месте лица пляшущей на переднем плане фигуры круглую белую проплешину. Ущерб наделил актера непропорционально раздувшейся белой головой над мешковатым костюмом с грубым чернильным мазком усмешки – столь широкой, что кажется, будто безглазый симулякр пытается каким-то образом выпучиться за границы постера. Мне вдруг нестерпимо хочется позвонить Натали, и я, достав из кармана телефон, набираю ее домашний номер.