Успеть изменить до рассвета - читать онлайн книгу. Автор: Анна и Сергей Литвиновы cтр.№ 52

— Скрипит пока.

— А еще?

— Все эти телефончики все время подключены к Интернету — это такая всемирная библиотека. И в ней вся‑вся информация, что есть на свете, имеется: и книги, и газеты. И ты можешь всегда задать ей любой вопрос — например, расписание поездов, или киносеансов, или в каком году умер Гоголь, или кто такой Владимир Высоцкий — и тебе в два счета машина отвечает.

— По телефону, что ли, отвечает?

— Нет, у каждого телефончика есть маленький экран, на котором высвечивается нужная тебе инфа — ну, то есть информация.

— Наверное, у вас там учиться легко? Тебе вопрос задали — а ты ответ с телефона списал.

— Да нет, на экзаменах телефончики отбирают… А еще с их помощью можно в непрерывном режиме (онлайн называется) общаться с друзьями и знакомыми, писать разные заметки, и все твои друзья их немедленно видят и могут прочитать, прокомментировать, вопрос задать. Соцсети называется. Например, ты сейчас идешь и на ходу пишешь: я посмотрела спектакль с юным Табаковым. А все читают и тебе в ответ: Супер! Зыкански! Круто! (В будущем так говорят, когда хорошо: круто!)

— О, если так у вас люди общаются, значит, вживую они между собой не контактируют?

— Это точно. Все в сетях. А еще по этим телефончикам можно прямо в троллейбусе или метро кино смотреть или футбол.

Если честно, Варя, я соскучился по своему смартфону и по тем возможностям, что он предоставляет, вот и расхвастался пред Ларисой.

— А еще что там у вас, кроме мини‑телефончиков, есть?

— Телевизоры у нас не сорок сантиметров диагональ, как у вас тут, — сказал я довольно вяло, — а до полутора метров. Все цветные и с высоким разрешением.

— Это как‑то скучно. Экстенсивный путь развития. Я могла бы поинтересней придумать. А еще?

— Зато через телик с помощью Интернета (ну, той всемирной библиотеки, о которой я говорил) можно любой фильм на выбор в любой момент посмотреть, любой концерт.

— Неплохо. А еще?

— Автомобили в Москве в личной собственности у каждого второго.

— Так у вас там, наверное, автомобильные заторы, как в Лондоне и Нью‑Йорке?

— Еще какие! У нас их пробки называют. Они даже хуже, чем в Нью‑Йорке. И за парковку — то есть за то, что машина будет стоять где‑нибудь здесь, на Садовом кольце, — плату берут.

— Ну, это ты ерунду какую‑то придумал, — сказала она убежденно. — А личные геликоптеры? Или самолеты?

— Этого нет.

— Довольно скучно вы там живете. И это все, чего добились за шестьдесят лет?

— Боюсь, что да.

— Ну а коммунизм вы построили? Деньги отменили?

— Не хочу тебя огорчать, но нет.

— Фу, как грустно.

— О, если бы ты нашу жизнь увидела, я думаю, тебе бы и вовсе взгрустнулось. Совсем не такая она, о чем вы тут мечтаете.

Мы шагали по Садовому. Никаких эстакад, мостов, виадуков, подземных переходов здесь пока не было. Даже светофоры были устроены иначе, чем у нас: зеленый сверху, красный внизу. По кольцу изредка проезжал запоздавший грузовик и проносились «Победы». Современных домов не было, только пара‑тройка сталинского образца, а остальные — двух‑трехэтажные дореволюционные особнячки. И каждый украшен красными стягами в честь наступающей годовщины.

— Ты такой смешной, — вдруг сказала она. — Забавный. Мы знакомы только со вчерашнего дня, а у меня такое чувство, что я знаю тебя много‑много лет.

«Э, нет, вот только этого не надо, — подумал я. — Немудрено, что ты чувствуешь со мной родство, потому что ментально я — твой будущий сын, а физически — твой будущий муж. Но с отцом ты будешь, если не считать короткого времени безумной любви и междугородных ухаживаний в начале семидесятых, несчастна, несчастна, несчастна! Поэтому держись от меня подальше — вот что мне следует ей сказать. И, во всяком случае, не принимать этот лирический тон».

— Ты меня совсем не знаешь, — хмуро проговорил я. — Вряд ли наш с тобой роман будет правильным решением.

— Роман?! — вспыхнула она. — Что ты о себе думаешь?! Я ничего подобного не имела в виду!

— Да, извини.

— Так, все. Не провожай меня больше. Где здесь остановка? Я доеду сама.

— Прости, прости. Ты знаешь, у нас там, в будущем, все довольно резкие и прыткие. Лепят что думают. Без подготовки.

— Да? Ты все‑таки хочешь продолжить игру, что ты будетлянин?

— Будетлянин? Откуда ты знаешь это слово?

— У нас учительница литературы иногда так говорила. О тех, кто не от мира сего. А что?

— Просто это слово придумал поэт Велемир Хлебников. А его тут у вас практически не издают, не знают.

— Про Хлебникова нам учительша рассказывала. Он с Маяковским до революции дружил.

— Какая у вас продвинутая учительница.

— Продвинутая? Смешное слово. Куда продвинутая? Она, скорее, ЗА‑двинутая. Ее из Ленинграда еще до войны сослали и въезд в столицы запретили, вот она у нас и осела… Но ты сказал, что мне жизнь в СССР в 2017 году не понравится. Почему?

— Потому что там у нас — самый настоящий, поганый капитализм. Тот, против которого вы здесь все боретесь и критикуете — Америку, Англию, ФРГ. А у нас там — как у них сейчас, только гораздо хуже.

Услышав мои крамольные речи, девушка дернулась и оглянулась — но, слава богу, никто не шел за нами и ничего не слыхал.

А я продолжал:

— Все в России в две тыщи семнадцатом беззастенчиво поклоняются золотому тельцу, все стараются разбогатеть, любым путем. А не разбогател — неудачник. Кругом коррупция, взяточничество. Медицина практически вся платная. Образование тоже.

— Ты прямо какие‑то антисоветские разговоры ведешь.

— Да у вас тут любая правда считается антисоветчиной.

— А хоть что‑то хорошее у вас там есть? Кроме телефонов в кармане у каждого?

— Есть. За границу можно выезжать свободно. Когда и куда хочешь, в любую страну, хоть в Болгарию, хоть в Чили. Можно все, что угодно, в магазине купить — были бы деньги. И еще печатают любые книги, и нет никакой цензуры.

— У нас тоже нет никакой цензуры, — промолвила она убежденно и тем меня слегка уязвила.

— Да?! Ты так думаешь?

— Конечно.

— А ты такие произведения слышала? Например, «Доктор Живаго» Пастернака? «Котлован» Платонова? «Реквием» Ахматовой? «Жизнь и судьба» Гроссмана? ^[24] А ведь они уже написаны. Здесь и сейчас, в СССР. Только не изданы. И еще о‑о‑очень долго не будут тут изданы.