Успеть изменить до рассвета - читать онлайн книгу. Автор: Анна и Сергей Литвиновы cтр.№ 5

Время было во сне другое, и он знал его совершенно точно: будущее, 2033 год. Двор производил впечатление чуть ли не вовсе покинутого. Для начала машины, что стояли внутри двора — а все парковочные места до единого оказались заняты, — явно последние пару недель, а то и месяцев, со своих мест не трогались. Все были покрыты пылью, а кое‑где тополиным пухом и упавшими листьями. (В реальности заканчивался ноябрь, а во сне Алексею виделось лето — самый его излет, ближе к осени.) Одна машина, не нашедшая себе места в междворовом проезде, темнела, брошенная на газоне. Она лежала на боку, окна выбиты, и такое складывалось впечатление, что она кому‑то мешала и ее просто, в стиле раз‑два‑взяли, сковырнули и перевернули с проезжей части на газон.

И никаких людей не было вокруг. Не поспешали бабки воспользоваться счастливым пенсионерским часом в ближайшем гастрономе, подростки не неслись в школу (либо из нее), и мамочки не прохаживались с важным видом в сопровождении колясок. Лишь в дальней оконечности двора маячило несколько фигур — если точнее, трое. В черных спортивных курточках и надвинутых на лоб капюшонах, они как‑то покачивались и производили впечатление алкашей, собирающих мелочь на бутылку, а еще точнее, наркоманов — потому что молодыми они были. Молодыми и крепкими. Все трое обернулись и посмотрели в сторону Данилова — и взгляд у всех был нехороший, оценивающий. Так глядят обычно в сторону добычи. Шакалы, к примеру, так смотрят на пасущуюся в стороне косулю. Но в следующий момент, поглядев и оценив — холодком повеяло от их взглядов, — парни все‑таки решили не связываться. То ли слишком далеко Леша от них находился, то ли почему‑то не представил интереса.

Алексей вышел на улицу Космонавтов. В реальности она обычно бывала запружена поспешающими авто. Среди дня они неслись, утром и вечером — ползли. Но всегда занимали все полосы, что в одну сторону, что в другую. Однако теперь ни единой машины не проезжало ни по одной из шести полос. Ни одной! Зато пространство и вдоль обочины, и вдоль разделительного бордюра было заставлено брошенными авто. И даже на разделительном газоне, приминая траву, стояла пара‑тройка машин. И все они — как и те, что парковались в даниловском дворе, — производили впечатление выкинутых, причем давно: тусклые оконца, слои пыли и грязи, черные потеки и присохшие почки.

Но вот началась хоть какая‑то движуха. В сторону метро проехал троллейбус — как ни странно, весь полный людьми, даже задняя дверца оказалась неплотно закрыта — оттуда торчал, не помещаясь, кусок чьего‑то толстого бока и спины. Мелькнули лица пассажиров за окнами — как и нынче, безразличные и бесконечно усталые. Затем медленно, на очень малой скорости, проехала машина полиции. Из нее двое офицеров внимательно вгляделись в Алексея — он на улице был совершенно один, — но, видимо, полицейские, так же как наркоманы во дворе, решили, что он не представляет для них интереса.

Что‑то еще в привычном городском пейзаже смутно беспокоило Данилова, и он не мог понять что. Вроде те же самые, что наяву, многоэтажки по обе стороны дороги — они были по‑московски разномастными, без оглядки на вечность или генплан: панельный дом, построенный в начале пятидесятых прошлого века, соседствовал с кирпичным из шестидесятых, далее следовала брежневская панельная двенадцатиэтажка или «улучшенная планировка» — последний писк социализма. Теми же вроде были магазины: «Пятерочка», «Билла», «Седьмой континент», и они даже, кажется, работали, только из дверей никто не выходил и никто не входил. А вот пара непродовольственных лавок — магазин писчебумажных товаров и зоомагазин — казались заброшенными: пыльные витрины заколочены фанерой, по паре букв с вывесок исчезли. Однако не в том заключались главные (и тревожащие) перемены. И Алексей наконец понял, в чем они.

Из городского пейзажа исчезла Останкинская башня. Телевышка всегда присутствовала здесь, и днем, и ночью — когда ее расцвечивали то рекламой, то цветами российского флага. Она как бы венчала улицу и была доминантой пейзажа — но теперь ее не стало. И еще: не оказалось памятника космонавтам — титановой, устремленной в небо запятой. В первый момент Алексей подумал, что его скрывают знаменитые «полстакана» — полукруглая туша гостиницы «Космос». Но нет, Данилов продвигался вдоль улицы все ближе к ВДНХ, и по законам перспективы обелиск давно уже должен был появиться в поле зрения — но его тоже не оказалось.

А улица, как прежде, была пустынной: никаких прохожих и никаких проезжих машин, только еще один битком набитый, как прежде, троллейбус просквозил в сторону выставки.

Люди возникли совсем неподалеку от метро, на пересечении с проспектом Мира. Прямо на газоне был припаркован грузовик‑фургон, к которому змеилась хмурая очередь. Люди довольно быстро получали какие‑то объемные пакеты и небольшие коробочки, похожие на лекарства от насморка. Иные немедленно раскрывали эти лекарственные коробки — и впрямь, в них находилось что‑то вроде упаковок спрея для носа. Кто‑то тут же раскрывал упаковку и пшикал себе в ноздри.

Данилов спросил у одного из отоваренных: «А что дают?»

Непонятно было, из какого лексикона, из какого советского далека вдруг выпорхнул у него этот социалистический глагол — «дают», вроде всю свою сознательную жизнь прожил Данилов при капитализме и сроду это словечко не применял. Мужик лет тридцати в поношенной футболке посмотрел на него, словно Алексей с луны упал, и хмыкнул: «Гуманитарку и антид». С «гуманитаркой» все было более‑менее понятно — гуманитарную помощь, отец рассказывал, в конце восьмидесятых западные страны голодающему Советскому Союзу посылали. А вот что такое «антид»? Данилов дернулся спросить у мужика, но того и след простыл.

Он вышел на проспект Мира и огляделся. По этой транспортной артерии автомобили ездили далеко не так много, как раньше, но все‑таки. Пронеслась пара черных машин с мигалками, проехала «Скорая помощь», прогрохотала фура. Но поток, наверное, раз в сто сократился. И воздух, видимо, от этого казался свежим и чистым.

На противоположной стороне проспекта его привлекло какое‑то шевеление. Алексей присмотрелся. На монументе «Рабочий и колхозница», блистающем в солнечных лучах своей нержавеющей сталью, ему привиделись шевелящиеся черные точки. Двое оседлали выдвинутые вперед ноги фигур. Еще один сидел на отодвинутой назад другой ноге Рабочего, вдобавок парочка взобрались на его плечи. Издалека они казались Данилову чем‑то вроде мушек, но это, несомненно, были люди. Вокруг каждого к постаменту спускалось по паре веревок — то была страховка. Оттуда раздался резкий звук. Даже рассеянный расстоянием, он все равно неприятно резал уши — то был лязг сразу нескольких работающих болгарок.

Донесся вой полицейских сирен, и мимо Данилова в сторону монумента пронеслись, одна за другой, сразу три полицейские машины. А потом отставленная назад правая рука Рабочего, отрезанная болгаркой в районе плеча, отвалилась и рухнула вниз. Почти немедленно упала опущенная вниз левая рука Колхозницы. И тут же со стороны монумента донеслись пистолетные выстрелы. На них ответила автоматная очередь, а потом один из тех, кто сидел на плечах Рабочего, сорвался и полетел вниз.