Однажды вечером Луиза нашла на полке «1984» и взяла книгу с собой в постель. Кое-что оттуда она помнила. Пытка крысой, которая и раньше производила на нее сильное впечатление, теперь, когда она знала, на что способны эти хищные твари, особенно ужасала. Но одно место ее зацепило, это было словно озарение, и она перечитала его трижды. Герой романа, Уинстон, получает книгу, написанную неким Эммануэлем Голдстейном, якобы возглавляющим заговор против Старшего Брата. Этот диссидент в своих сочинениях разоблачает методы тоталитаризма, и от одной фразы в главе об информации у Луизы перехватило дыхание. «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым»
[23].
Эта фраза ее ошеломила. Никогда раньше она не чувствовала, что книга прямо обращается к ней или может помочь ей во всем разобраться. Романы были выдуманными историями, а теперь оказалось, что они могут взаимодействовать с реальностью.
Оруэлл развивал свои рассуждения дальше. Устройство общества основано на том факте, что Старший Брат непогрешим. Стало быть, прошлое необходимо приспосабливать к настоящему, чтобы избежать всякого исторического анализа, всякого сравнения или пересмотра. При Сталине ретушировали старые фотографии Политбюро, убирая тех, кто закончил свои дни в ГУЛАГе. И потому члены партии должны неизменно верить, что черное – это белое, и наоборот. Оруэлл называл это «двоемыслием».
Именно это она сама чуть не совершила: она хотела подделать свое прошлое. Это переписывание истории давало и кое-какие преимущества, но чувство вины одержало верх. Как и Оруэлл, она сбежала. Назвать свою болезнь по имени означает ступить на путь исцеления, этим завершалось ее созревание, которое началось – Луиза это чувствовала, – когда она приехала на Джуру. Все очень просто: в ней были две правды, одна из них – лишняя.
Луиза встала, открыла окно, в комнату ворвался ледяной воздух. Промытое дневным дождем небо при луне стало хрустально чистым. Каждая рощица, каждое дерево, каждая ветка с невероятной отчетливостью вырисовывались на фоне снега. Именно этого она и хотела: чистоты, подлинности.
И Луиза сама себе поклялась: никогда она не позволит отнять у нее прошлое, никогда не дойдет до того, чтобы, подобно несчастному Уинстону, сказать, что у нее нет никакого мнения насчет того, сколько будет дважды два, она будет сопротивляться до последнего.
Разберется ли она когда-нибудь в причинах своего поведения на Стромнессе? Но зачем рассуждать о том, что было продиктовано неосознанным стремлением? Самоанализ ничего не изменит, она только увязнет в раскаянии. В детстве она мечтала стать героиней, но жизнь насмехается над грезами. Ее теневая сторона помогла ей вырасти, она перестала быть «малявкой».
Луиза дрожала на ветру, но упрямо продолжала мерзнуть, как будто хотела не только умом, но и телом запомнить этот особенный час. Еще немного – и она посреди ночи совершила бы паломничество к дому с синими ставнями, где семьдесят лет назад жил человек, сейчас словно протянувший ей руку.
Она глубоко вдохнула, ледяной воздух обжег трахею, и ей представилось, что он очистил ее изнутри.
* * *
С утра было ветрено. Как только стало потише, Луиза вышла из дома, она хотела добраться до Бен-Аноира, самой высокой точки острова, 785 метров. Если не останавливаться, туда можно дойти за пять часов.
Сначала она шла вдоль опушки леса, где снег был менее плотный, но вскоре свернула на луг и потеряла тропинку. Чем круче становился склон, тем труднее было прокладывать дорогу. Она упрямо продвигалась вперед, в поисках опоры втыкая кулаки в толстый снежный ковер и поднимая колени до подбородка. Снег насыпался в сапоги, забивался в рукава. Кровь стучала в висках так, что в глазах темнело. Она не обращала на это внимания. Ей нравилось это сражение. Чем больше она уставала, тем явственнее ощущала, что к ней наконец возвращается жизненная энергия. Эта энергия – ее отличительная черта, именно энергия всегда помогала ей выстоять, верить в себя, когда она была заброшенным подростком, помогла найти свой путь в жизни, выжить, когда казалось, что все потеряно. Заблуждения последних месяцев заставили эту силу отступить в тень, но теперь Луиза вновь ее обрела. Алиса права, с этим ничего не поделаешь, такая уж она есть.
Прошлой ночью она свела давние счеты. Где-то всегда есть боль, печаль и смерть. У нее останется шрам от Людовика. Теперь она не хотела ничего забывать.
Она поднималась все выше, остров все больше открывался ей и наконец целиком оказался у нее под ногами. Вид был великолепный, от него исходило ощущение мощи. С одной стороны, насколько хватает глаз, – изрезанные фьордами острова и лиловатые контрфорсы старого каледонского массива; с другой – зеленовато-серые, с гребнями белой пены, неутихающие волны Северной Атлантики.
Луиза поняла, что ей больше не нужен этот скромный приют, она может покинуть Джуру. Ей даже не терпелось уехать – как хочется поскорее встать с постели, когда выздоравливаешь. Она возьмется за дело, снова найдет работу, друзей, любовь.
Присев на корточки на вершине, лицом к островам, которые постепенно окрашивались в серые и розовые тона, Луиза пристально смотрела перед собой. Она вся взмокла от пота, и теперь ей было зябко. Она машинально помахала руками, чтобы согреться. Надо спускаться. Это ее последняя прогулка на острове.
Она не будет выстраивать свое будущее вокруг фильма или книги. Колесо современности крутится быстро. Через несколько месяцев ее перестанут узнавать, через несколько лет ее приключения забудутся.
А что тем временем делать ей? Раствориться в шотландских туманах? Ее диплом здесь наверняка признают, она свободно говорит по-английски. Должны же они нанимать бухгалтеров – здесь и нефть, и туризм, и шахты. Она готова заниматься чем угодно: переводить, сопровождать группы в Глазго, Обане, Абердине. Это ощущение чистой страницы одновременно кружило голову и возбуждало.
Еще не было и четырех, но свет быстро угасал. Сойдя с тропинки, которую она же протоптала, Луиза с восторгом брела по нетронутому снегу.
Ровно год назад «Ясон» вошел в канал Бигля, увлекая двух хмельных от счастья детей к многообещающему острову.